Нексус
Шрифт:
Однажды Стася вдруг ударилась в воспоминания. Правдивые, насколько я могу судить. О ее любимых деревьях – как она терлась о них лунными ночами, об извращенце-миллионере, который влюбился в нее из-за ее волосатых ног, об одной русской девице, которая пыталась ее совратить, но оказалась такой грубой, что Стася ее отшила. Потом у нее был роман с замужней дамой, и она для отвода глаз отдалась ее супругу… не ради удовольствия – просто жена решила, что так надо.
– Не знаю, почему я вам все это рассказываю, – сказала вдруг Стася. – Разве
И тут она вспомнила почему. Это все из-за Барли. Какой-то он странный. Она никак не может понять, что у них за отношения. Барли всегда так себя вел, будто хотел уложить ее в койку, но до дела так и не дошло. Хотя поэт он, конечно, хороший. С ним она якобы и сама начала писать стихи. Свое признание Стася снабдила любопытным примечанием:
– Я не переставала сочинять, даже когда он меня мастурбировал.
Хохоток.
– Прямо страница из Краффт-Эбинга! – вступил я.
Моя реплика спровоцировала долгую дискуссию о сравнительных достоинствах Краффт-Эбинга, Фрейда, Фореля, Штекеля, Вейнингера et alia [11] , последнее слово в которой осталось за Стасей:
11
И т. д. (лат.)
– Старые шляпы! Всем им пора на свалку, – подытожила она и тут же воскликнула: – А знаете, что я придумала? Я собираюсь показаться вашему другу Кронски.
– Показаться – это как?
– Обследовать мои анатомические особенности.
– А я подумал – голову.
– Это как он скажет, – отрезала Стася.
– И если не обнаружится никаких отклонений, значит у тебя просто полиморфная перверсия – так, что ли?
Это позаимствованное у Фрейда выражение привело моих собеседниц в неописуемый восторг. Особенно Стасю: она даже поклялась написать поэму с таким названием.
Верная своему слову, Стася пригласила Кронски для проведения означенного осмотра. Наш друг явился в прекрасном расположении духа, потирая руки и щелкая костяшками пальцев.
– Что на сей раз, мистер Миллер? Вазелин есть? Туговато придется, если я в этом хоть что-то смыслю. Впрочем, идея неплохая. Выясним, по крайней мере, гермафродит она или нет. Глядишь, обнаружим какой-нибудь рудиментарный отросток…
Стася уже сняла блузку и демонстрировала восхитительную грудь с коралловыми пипочками.
– Здесь всё в норме, – констатировал Кронски, ощупав грудь. – Штаны долой!
Тут Стася сломалась.
– Не здесь! – взбрыкнула она.
– Где пожелаешь, – согласился Кронски, – хоть в сортире.
– А почему бы вам не переместиться в Стасину комнату? – возмутилась Мона. – Это же не сеанс эксгибиционизма!
– Вот-те на! – разочарованно протянул Кронски, бросив в их сторону сальный
Он прошел в соседнюю комнату и через минуту вернулся с черным саквояжем.
– Для проформы я прихватил с собой необходимые инструменты.
– Смотри не сделай ей больно! – крикнула Мона.
– Сопротивляться не будет – не сделаю, – успокоил он. – Кстати, как с вазелином? Нашли? Если нет, сойдет и оливковое масло… да и сливочное тоже.
Стася скривилась.
– А без этого нельзя? – спросила она.
– Тебе решать, – пожал плечами Кронски, – все зависит от того, насколько ты чувствительна. Если послушаешься меня и не будешь дергаться, все пройдет хорошо. А понравится – могу предложить альтернативный вариант. Инструмент при мне…
– Ну нет, это уж слишком! – воскликнула Мона.
– А что тут такого? Или ты ревнуешь?
– Мы пригласили тебя как врача. Здесь тебе не бордель.
– Будь мы в увеселительном заведении, вы бы от этого только выиграли, – съязвил Кронски, – она-то уж точно… Ну ладно, давайте будем закругляться.
С этими словами он взял Стасю за руку и отвел ее в маленький закуток рядом с туалетом. Мона хотела пойти с ними, дабы удостовериться, что Стасе не сделают ничего плохого. Но Кронски и слышать об этом не желал.
– Я здесь по долгу службы, – пояснил он, довольно потирая руки. – А что касается вас, мистер Миллер, то не пойти ли вам немного прогуляться?
– Нет-нет, останься! – взмолилась Мона. – Я ему не доверяю.
В результате мы с Моной остались дома и принялись молча вышагивать взад-вперед по продолговатой комнате.
Прошло пять минут, потом еще десять. Вдруг из смежной с туалетом комнатки донесся пронзительный вопль:
– Сюда! Скорее! Он меня сейчас изнасилует!
Мы ворвались в комнату. Так и есть: Кронски со спущенными штанами, красный как рак, пытается взгромоздиться на Стасю. Мона тигрицей набросилась на него и оттащила от кровати. Стася не мешкая вскочила на своего мучителя верхом и принялась что есть мочи колошматить его и драть ногтями. Бедняга до того ошалел от столь стремительного натиска, что был практически не в состоянии защищаться. И если бы я не вмешался, они наверняка выцарапали бы ему глаза.
– Скотина! – вопила Стася.
– Садист! – вторила Мона.
Они подняли такой хай, что я забеспокоился, как бы не нагрянула квартирная хозяйка с тесаком в руках.
Пошатываясь, Кронски поднялся на ноги, штаны – по-прежнему у лодыжек. Собравшись наконец с силами, он затараторил:
– С чего это вдруг вы так переполошились? У нее, как я и предполагал, все в норме. Я бы даже сказал, чересчур. Вот я и возбудился. В этом-то чего плохого?
– Да, – подхватил я, переводя взгляд с одной на другую, – в этом-то чего плохого?