Нексус
Шрифт:
– У меня возражений нет, – сухо отозвалась Мона.
– Смотрите-ка, уже и обиделась, – фыркнула Стася.
– Да просто она не понимает, – сказал я.
Новая вспышка.
– Чего я не понимаю? Что такое? Что вы еще задумали?
– Если честно, без тебя нам особенно не о чем было говорить, – вклинился я. – Так, поболтали немного… Главным образом о правде и правдивости. Стася, как ты знаешь, человек очень правдивый.
По губам Моны скользнула едва заметная улыбка. Она уже хотела что-то сказать, но я упредил:
– Что ты так разволновалась? Мы же не собираемся подвергать
– Мы лишь хотим понять, насколько ты с нами честна, – присовокупила Стася.
– Вы так говорите, словно я веду с вами какую-то игру.
– А разве нет? – съехидничала Стася.
– Так вот оно что! Стоило мне на пару минут оставить вас одних, а вы уже и нож в спину. Чем я заслужила такое отношение?
С этого момента я утратил всякий интерес к разговору. Из головы у меня не выходила последняя реплика Моны: «Чем я заслужила такое отношение?» Любимая фраза моей матери в минуты отчаяния. Говоря это, она обычно откидывала назад голову, словно адресуя свои слова Всевышнему. Когда я, совсем еще ребенок, услышал их впервые, они вселили в меня ужас и отвращение. Особенное негодование вызывали не столько сами слова, сколько интонация, с которой они произносились. Сколько уверенности в своей правоте! Сколько самосожаления! Словно Господь именно ее – ее, самое достойное из своих чад! – избрал для понесения незаслуженного наказания.
И вот теперь, когда эти слова прозвучали из уст Моны, мне показалось, что земля разверзлась у меня под ногами. «Значит, ты действительно виновна», – подумал я. В чем именно виновна, я уточнять не стал. Виновна, и все.
Изредка по вечерам забегал Барли, запирался со Стасей в ее закутке, откладывал пару-тройку яиц (стихов) и по-быстрому убегал. Всякий раз, как он приходил, из отведенной под спальню выгородки в прихожей доносились странные звуки. Животные клики, в которых сочетались страх и экстаз. Словно к нам забредал блудливый бездомный кот.
Однажды зашел Ульрик, но по тому, какое удручающее впечатление произвела на него атмосфера нашего житья-бытья, я понял, что больше его сюда калачом не заманишь. Он высказал мнение, что у меня сейчас якобы очередная «фаза». Позиция же его сводилась к следующему: вот выберешься из трубы, тогда, глядишь, и свидимся. Как человек сугубо деликатный, он воздержался от каких бы то ни было комментариев в адрес Стаси. Обронил только: «Та еще штучка!»
Намереваясь возобновить ухаживания, я купил билеты в театр. Было условлено, что мы встретимся у входа. Наступил долгожданный вечер. Я стоически прождал лишних полчаса после поднятия занавеса, но Мона так и не появилась. Я, как школьник, купил ей в подарок букетик фиалок. Случайно поймав в витрине магазина свое отражение с фиалками в кулачке, я вдруг почувствовал себя таким дураком, что выбросил цветы и пошел прочь. На повороте я напоследок обернулся – как раз в тот момент, когда молоденькая девушка подбирала мои фиалки. Она поднесла их к носу, понюхала, глубоко втянув ноздрями, и выбросила.
На подходе к дому мне бросилась в глаза иллюминация в наших окнах. Я пару минут потоптался под дверью, озадаченный доносившимися
Они вовсю горланили «Дай назвать мне тебя своей милой».
– А теперь на бис! – предложил я, войдя в квартиру.
И мы затянули, на сей раз в три голоса:
«Дай назвать мне тебя своей милой…»
Потом мы спели еще раз, потом еще. Когда пошло по третьему кругу, я поднял руку, призывая к тишине, и гаркнул, пытаясь их перекричать:
– Где ты была?
– Дома, конечно, – ответила Мона, – где же еще?
– А как же наше свидание?
– Я и не думала, что ты серьезно.
– Ах она не думала! – взревел я и отвесил ей хорошего шлепка. Влепил будь здоров. – В следующий раз, милая леди, волоком тебя поволоку.
Я уселся за стол-кишку и принялся за ними наблюдать. Гнев схлынул.
– Не думал, что ударю так больно, – сказал я, снимая шляпу. – Что-то вы сегодня развеселились. По какому поводу, если не секрет?
Они подхватили меня под руки и сопроводили в дальний угол, где мы обычно держали бадьи для стирки белья.
– А вот по какому! – воскликнула Мона, указав на груду коробок из бакалейной лавки. – Мне пришлось сидеть дома и ждать, когда все это доставят. Я уже никак не успевала тебя предупредить. Потому и не пришла.
Запустив руку в одну из коробок, она извлекла бутыль бенедиктина. Стася тем временем выудила черную икру и печенье.
Я не стал докучать им вопросами, откуда что взялось. Рано или поздно само все выяснится.
– А нет ли там вина? – поинтересовался я.
Вина? Да хоть залейся! Чего изволите – бордо, рейнское, мозельское, кьянти, бургундское?..
Мы откупорили бутылку рейнвейна, банку лосося и коробку английского печенья – нежнейшего. И снова уселись за стол-кишку.
– А Стася беременна! – сказала Мона. Как могла бы сказать: «А у Стаси новое платье!»
– Так, значит, вот что вы отмечаете!
– Еще чего!
Я повернулся к Стасе:
– Что ж, рассказывай. Я весь внимание.
Стася зарделась и беспомощно посмотрела на Мону:
– Пусть лучше она.
Я повернулся к Моне:
– Итак?
– Это долгая история, Вэл, но я попробую в двух словах. В Виллидже на Стасю напала шайка бандитов. Они ее изнасиловали.
– Они? Так их было несколько?
– Четверо, – уточнила Мона. – Помнишь, мы как-то не пришли ночевать? Тогда все и случилось.
– Значит, вы не знаете, кто отец?
– Отец? – хором переспросили они. – Как раз отец-то нас меньше всего и волнует.
– Я бы рад был позаботиться о твоем отпрыске, – сказал я, – да только какой с меня надой?
– Мы переговорили с Кронски, – сообщила Мона. – Он уже пообещал обо всем позаботиться. Но для начала ему нужно ее осмотреть.
– Как – опять?
– Он должен знать наверняка.
– А сами-то вы знаете?
– Стася – да. У нее задержка.