Нексус
Шрифт:
– Это еще ничего не значит, – сказал я. – Нужны более надежные доказательства.
Тут вмешалась Стася:
– У меня грудь набухает. Посмотрите-ка! – Она расстегнула блузку, высвободила одну грудь и слегка ее подавила: выступило что-то похожее на желтый гной. – Это молоко, – пояснила она.
– С чего ты взяла?
– Попробовала.
Я попросил Мону проделать то же самое с ее грудью и посмотреть, что будет, но она отказалась. Заявила, что ей стыдно.
– Стыдно?! Расселась тут нога на ногу, все прелести наружу,
Стася рассмеялась.
– Уж это точно, – согласилась она. – Что, собственно, тебе мешает? Подумаешь, грудь показать!
– Не я же беременна, – оскорбилась Мона.
– А Кронски когда придет?
– Завтра.
Я налил себе еще вина и, подняв бокал, воскликнул:
– За нерожденного!
Затем, понизив голос, поинтересовался, не уведомили ли они полицию.
Мой вопрос остался без ответа. Словно давая мне понять, что тема исчерпана, они объявили, что на днях собираются в театр и, если я пожелаю, с удовольствием возьмут меня с собой.
– А на что идете?
– На «Пленницу», – ответила Стася. – Французская пьеса. Все только о ней и говорят.
За разговором Стася пыталась постричь ногти на ногах. Не в силах видеть, как она мучается, я упросил ее предоставить это мне. Когда с ногтями было покончено, я предложил заняться ее волосами. Она пришла в неописуемый восторг.
Пока я расчесывал ее волосы, она читала вслух «Пьяный корабль». Я слушал с нескрываемым удовольствием. Увидев это, она вскочила, сбегала в свою комнату и принесла биографию Рембо – «Сезон в аду» Карре. Не будь тому помехой дальнейшее развитие событий, я бы уже тогда стал ревностным поклонником Рембо.
Такие вечера, должен сказать, были для нас большой редкостью и далеко не всегда заканчивались на столь приятной ноте.
Начиная с визита Кронски на следующий день и отрицательных результатов обследования, все пошло кувырком. Иногда мне приходилось освобождать территорию, чтобы не путаться под ногами, пока Мона и Стася развлекают какого-нибудь особо важного знакомого, как правило, одного из благодетелей, который либо восполнял запасы провианта, либо оставлял чек на столе. В моем присутствии они зачастую прибегали к эзопову языку или обменивались записочками, чиркая их у меня на глазах. А то вдруг запирались в Стасиной комнате и о чем-то безбожно долго шушукались. Даже Стасины стихи становились все более и более невразумительными. Те, по крайней мере, что она мне показывала. Влияние Рембо, поясняла она. Или унитазного бачка, в котором вечно урчало.
Некоторым облегчением были редкие визиты Осецки, присмотревшего уютный шалманчик над похоронным бюро в нескольких кварталах от нашего дома. Мы заходили туда попить пивка и сидели, пока у него не стекленели глаза и он не начинал чесаться. Иногда мне могло взбрести в голову рвануть в Хобокен и я бродил там как неприкаянный, пытаясь убедить себя, что это прелюбопытный городишко. Другой забытой Богом дырой в радиусе досягаемости был Вихокен – туда я ездил главным образом посмотреть бурлеск-шоу. Все, что угодно, лишь бы отключиться от безумной
Кстати, они и сами на радость мне устраивали время от времени состязания по рестлингу. Вот только действительно ли это были состязания по рестлингу? Трудно сказать. Разнообразия ради я узурпировал иногда кисти и краски и рисовал карикатуры на Стасю.
Исключительно на стенах. Стася платила мне той же монетой. Как-то я изобразил на дверях ее комнаты череп и кости. На следующий день над рисунком был подвешен разделочный нож.
А однажды Стася изобразила револьвер с перламутровой рукоятью.
– На всякий случай, – пояснила она.
Они уже стали обвинять меня в том, что я тайком пробираюсь в Стасину комнату и роюсь в ее вещах.
Как-то вечером, слоняясь в тоске по польской части Манхэттена, я от нечего делать зашел в какую-то бильярдную, где, к своему вящему удивлению, встретил Керли с его приятелем, таким же, как и он сам, любителем погонять шары. Забавный был юнец, этот его приятель, к тому же едва из тюрьмы. Жутко заводной и с фантазиями. Они напросились ко мне в гости, чтобы можно было спокойно посидеть и всласть наговориться.
В метро я Керли все уши прожужжал о Стасе. Он так реагировал, словно для него все это не внове.
– Надо что-то делать, – лаконично резюмировал он.
Его друг, похоже, был того же мнения.
Когда я включил в квартире свет, они аж отпрянули.
– Да она сумасшедшая! – воскликнул Керли.
Его приятель в притворном ужасе шарахался от Стасиных картин. Он глаз не мог от них оторвать.
– Где-то я их уже видел, – сказал он, намекая, вероятно, на тюремный «психинкубаторий».
– Где она спит? – спросил Керли.
Я показал им ее комнату. Там был полный кавардак: книги, белье, полотенца, объедки были разбросаны по всему полу и на неприбранной постели.
– У нее и впрямь не все дома, – сказал приятель Керли.
Между тем Керли приступил к досмотру. Он выдвигал ящик за ящиком, вытаскивал содержимое и потом запихивал обратно.
– Что ты все ищешь? – поинтересовался я.
Он посмотрел на меня и усмехнулся:
– Чтоб я знал!
Тут его взгляд упал на большой чемодан в углу, под бачком от унитаза.
– Что в нем?
Я пожал плечами.
– Ладно, сейчас узнаем.
Керли расстегнул ремни, но чемодан оказался заперт. Повернувшись к своему приятелю, он спросил:
– Где там у тебя отмычка? Ну-ка, займись! Нутром чую, здесь что-то есть.
Замки были вскрыты за считаные секунды. Керли с приятелем рывком откинули крышку. Первое, что бросилось нам в глаза, это небольшой металлический ларец – не иначе как шкатулка для драгоценностей. Тоже на замке. Пришлось снова поработать отмычкой. Ларец открыть было минутным делом.