Нелетная погода (сборник)

Бушков Александр Александрович

– Расскажи подробнее.

– Зачем?

– Для науки. Впрочем, нас считают… Ну, пусть для лженауки.

Он смотрел серьезно, он был неплохой парень, свой, но на Панарина снизошел дух противоречия.

– Это займет много времени, – сказал он. – А мне некогда – сегодня стартует «Марианна», у меня дежурство. Тебе что, очень важно это знать?

– Не очень, если признаться, – сказал Кузьменко. – Ну, видишь ты сны на исторические темы, невыносимо реальные и достоверные…

– Откуда ты знаешь?

– Угадал, – сказал Кузьменко, будто отмахнулся. – Не о том речь. Мы с вами в аналогичном положении, верно? Теперь представь, что мы на пути к победе – мы не победили пока, но вышли на дорогу, о которой твердо знаем, что тупиком она не кончается…

– Поздравляю.

– Спасибо.

Но нам очень трудно работать…

– Не крути, – сказал Панарин. – Что конкретно тебе нужно?

– Ты мог бы подробно рассказать обо всех своих душевных движениях, связанных с этой историей? – он перевел взгляд на коттедж Марины. – По возможности точно привязав свои мысли и чувства к определенным дням?

– Это – мое личное дело, – сухо, почти грубо сказал Панарин.

– И все же?

– Прости, ничем помочь не могу, – Панарин положил пальцы на кнопку двери.

Лицо Кузьменко стало беспомощным и растерянным – и обида ребенка, которому не дают приглянувшуюся игрушку, и что-то другое, гораздо более серьезное.

Он сказал, глядя в пол:

– Наверное, я плохой психолог, Тим. Такой разговор следовало бы заводить не солнечным утром, а хмурым вечером. Но что делать, если времени нет? Больше того – людей теряем…

– Не обижайся, – сказал Панарин. – Не могу я, понимаешь?

– Да, конечно, – Панарин словно бы перестал вдруг его интересовать, даже неприязнь в голосе появилась. – Я все понимаю и не обижаюсь…

Панарин вылез, клацнув дверцей, и быстрым шагом двинулся прочь. Настроение портилось с угрожающей быстротой. Настоящий пилот, испытатель в особенности, должен обладать чутьем, и не только на опасность – на все новое, то, чего не было прежде. Так опытные моряки по неуловимому для дилетантского взгляда изменению оттенка воды или неба догадываются о приближающемся шторме. Нечто похожее происходило и сейчас – мир изменился, непонятное неуловимо, но оно здесь, рядом, и Кузьменко имеет к этому какое-то отношение…

– Командор!

У остановки, откуда отправлялись на пассажирский космодром вагончики монора, стояла Ирена – через плечо перекинута легкая курточка, чемодан у ног. Панарин автоматически вспомнил, что через час к Земле уходит внерейсовый «Траян».

– Улетаете?

– Улетаю.

– В такой момент?

– Хорошее нужно обрывать в подходящий момент, – засмеялась Ирена.

– Нет, серьезно улетаете?

– Как видите.

– Странно… – сказал Панарин. – Ну что ж, привет Земле.

– Я на Эльдорадо. «Траян» там делает остановку.

– Разве вы не с Земли?

– А разве я не говорила? Я ведь родилась на Эльдорадо, командор. Почему вы такой хмурый?

– Зуб болит.

– У кого это в наше время болят зубы?

– У нас болят, – сказал Панарин. – Гиперпространство влияет неизвестными излучениями.

– Бедненький… Сами додумались до этой мысли?

– До какой?

– Что гиперпространство влияет неизвестными излучениями.

– Я шучу, – сказал Панарин. – И все же странно, что вы улетаете.

– Когда вы наконец вырветесь к Андромеде, будете испытывать те же чувства. Печально сядете в экзотическую траву и спросите себя: а что же делать? Была грандиозная цель, и вот ее нет… Ну, удачи вам, командор. Интересно было познакомиться.

– Вы вернетесь?

– Как знать… Всего наилучшего!

Она подхватила чемодан, вошла в вагончик, задвинулась белая дверь, шипение статоров перешло в свист, и вагончик, наращивая скорость, помчался прочь.

«Ничего не понимаю, – подумал Панарин растерянно, – какой нормальный человек, любящий свое дело, уедет в такой момент?»

Потом он завернул к врачу. Преамбула была короткой:

– На что жалуетесь?

– На дурь… – сказал Панарин.

Доктор Беррик, светловолосый гигант, земляк Роберта Бернса (о чем он частенько вспоминал), как и большинство врачей с «благополучных» планет, страдал в острой форме хроническим недостатком пациентов и оттого встречал каждого потенциального кандидата в пациенты с этаким хищным радушием. Панарин подозревал,

что осмотр и анализы, которым он подвергся, вполне можно было сократить этак на треть, но не протестовал – и по недостатку медицинских знаний, и потому, что хотел разобраться в ночном кошмаре. Минут через сорок доктор Беррик разрешил ему одеться и произнес короткую речь. Она сводилась к тому, что видеть в случившемся результат воздействия сохранившихся в замке неизвестных микробов – безграмотно с медицинской точки зрения. Кроме того, что этому противоречат результаты анализов, следует отметить тот факт, что ни один из обитателей поселка, побывавший в замке, к врачу не обращался, а предположить существование микроба или вируса, по неизъяснимому коварству выбравшего из примерно семисот человек Панарина и Марину, доктор Беррик предположить не решается. Стресс, заключил он и разразился заковыристой латынью. Учитывая, что Панарин провел чрезвычайно бурные сутки – гипнотическое воздействие анаконды, бойня, замок, – ничего странного медицина в этом не усматривает. Скорее, наоборот – несколько человек из числа принимавших участие в этих событиях, согласно теории вероятности должны были испытать нечто вроде стресса. Доктор рекомендовал на недельку воздержаться от полетов и вручил голубые таблетки, которые следовало принимать трижды в день. Еще он заметил, что, в сущности, в пользу гипотезы стресса говорит и то, что симптомы у Панарина и Марины различны. И он снова прибег к языку Овидия и Горация, приспособленному медиками для своих надобностей. Не желая, видимо, так быстро расставаться с пациентом, он заявил, что констатирует у Панарина признаки некоего душевного беспокойства, и хитрыми маневрами стал выпытывать, не связано ли это, к примеру, с какими-либо сложностями в отношениях с Мариной. Панарин заявил, что этот след ложный, но вот хронические неудачи Проекта «Икар», если так будет продолжаться и дальше, смогут развить у него комплекс неполноценности. За что был вознагражден ласковой беседой, новыми таблетками, на сей раз зелеными, и с сожалением отпущен. В заключение доктор Беррик посоветовал слетать на недельку на Землю и захлебнуться там в блаженном ничегонеделании.

Таблетки Панарин мимоходом выбросил в урну – что-то подсказывало, что привычка повиноваться медикам на сей раз ни к чему…

У себя на столе он нашел прибывшее с Земли уведомление о том, что его заявка рассмотрена, и два пилота, прошедших полный курс подготовки на Мустанге, прибудут послезавтра. Панарин составил необходимые сводки – близился конец квартала, отправил космодромной службе необходимый формуляр – подтверждение по сегодняшнему старту «Марианны», и принялся сочинять письмо тому выпускнику – он твердо решил устроить парню направление на Мустанг. За этим занятием его и застал звонок от связистов. Его вызывала Земля, некий Станислав Снерг. Дежурный был новый и Снерга не помнил, и стерео, наверное, смотрел редко. Или не интересовался тайнами, счастливец…

Некий Станислав Снерг выглядел усталым и непонятным – Панарин знал его усталым и счастливым, усталым и подавленным, но его сегодняшнего настроения Панарин не смог определить для себя.

«Что-то теряется от долгих разлук, что-то тускнеет, – подумал он, – раньше мы друг друга почти идеально чувствовали…»

– Привет, – сказал Панарин.

– Привет.

– Ты где?

– На Кипре, – сказал Снерг.

– А что там?

– Скоро начнется заседание Мирового Совета, – сказал Снерг. Опустил глаза, поднял, задумчиво прикусил нижнюю губу. – Время еще есть, решил вот тебе брякнуть, благо канал свободен…

– Спасибо, но почему ты там? Почему ты не здесь, объектив ты треснувший? Ты же должен уже знать о замке?

– А, замок… – рассеянно сказал Снерг. – Замок, Тим, признаюсь, мне сейчас нужен, как тюленю галоши, – и совсем задумчиво добавил: – Все равно в формулу, подлец, никак не укладывается…

– В какую формулу?

– Есть тут у нас разные… Попы от вас еще не улетели?

– Вроде нет, – сказал Панарин, и тут до него дошло. – Стах, ты что! Замок же! Ты бы видел… Слушай, это ты или не ты?