Ненависть и ничего, кроме любви
Шрифт:
— Хотя, о чем я говорю? — усмехается он, — любящий человек так не поступает.
— Любящий человек поступает еще не так! — выкрикиваю прежде, чем успеваю подумать.
Как он может так говорить? Ему ли произносить столь громкие слова? Марк меняется в лице — видимо, тоже понял, на что я намекаю.
— Это разные вещи, — произносит он, не отводя пристального взгляда, — я поступал так от юношеской глупости, от незнания, как привлечь твое внимание, от растерянности! А ты просто мстила!
— Но ты должен понять! — кричу, срываясь на слезы, — я столько лет терпела, и вот настал момент, когда
— Ты все это время тупо мстила! — кричит Марк.
Я содрогаюсь от его крика или от холода, окутавшего все мое тело? Щеки нещадно жжет от морозного ветерка, рваными порывами обрушивающегося на влажную кожу.
— Это не так, — пытаясь сохранять трезвость мышления, говорю я, — не отрицаю, что сначала я действительно хотела причинить тебе боль, но потом все изменилось, клянусь. Пожалуйста, пойми!
Он должен понять! Должен! Он сам был на моем месте! Но Марк лишь долго и молчаливо смотрит на меня, а потом говорит:
— Нет, Вера, не понимаю.
— Значит, — констатирую я, рывком стирая новые подступающие слезы, — прощать могу только я? Только я могу понять, простить и забыть годы издевательств и травли, только я могу полюбить, а ты не в состоянии осознать мой поступок? Ты не можешь простить мою ложь? Так вот, значит, какая твоя любовь — ты способен любить лишь по своим правилам!
— Есть разница, Вера! — кричит Марк, вновь теряя контроль, — я никогда не мстил тебе! Да, я ошибался, я был сволочью, но когда пришло время признать это — я признал! Я рассказал тебе все! И был с тобой честен и открыт! Я был готов терпеть даже то, что ты спишь не только со мной, но и с Фирсовым, и все это лишь из любви, но ты пошла гораздо дальше! Ты врала мне каждый день! Ты давила на самые больные места и ловко управляла мною! Понравилось тебе, Вера, делать из меня идиота?
— Марк, пожалуйста, — понимаю, что нет смысла объяснять, рассказывать и приводить аргументы. Сейчас имеет смысл только умолять, — давай мы просто все забудем. Перешагнем прошлое и будем строить будущее? Ты забудешь мою ложь, а я, клянусь, забуду все свои обиды. Ведь мы прошли такой долгий путь чтобы быть вместе, неужели мы позволим всему вот так разрушится?
— Прости, Вера, — произносит Марк, и я понимаю, что это конец, так что дальнейшие его слова уже излишни, — но я не могу забыть.
Глава 32
Сколько можно смотреть в след уехавшему автомобилю? Не так долго, на самом деле, особенно, когда промерзаешь до костей под порывами ледяного ветра. Возвращаюсь в корпус на негнущихся ногах, но вместо того, чтобы пойти к аудитории, где, должно быть, уже начался экзамен, иду в ближайший туалет, открываю горячую воду, которая на самом деле едва теплая, и грею окоченевшие ладони.
Лоб начинает сводить спазмом от сдерживаемых слез, и напряжение растет так стремительно, что кажется, будто у меня голова вот-вот разорвется. Не выдержав, позволяю себе заплакать, но изо всех оставшихся сил пытаюсь не допустить истерики. Со слезами голову отпускает, да и руки уже более-менее согрелись. Умываюсь, не задумываясь о макияже, промакиваю лицо сухой салфеткой, но что делать дальше решить не могу. Зеркало отражает опухшее лицо с красными щеками и носом, как у оленя Санты.
Но экзамен-то никто не отменял, да и что остается? Не просижу же я в туалете целый день, поэтому нехотя покидаю свое убежище и плетусь на нужный этаж.
— Что случилось? — едва завидев меня, бросается Ирка с расспросами, за ней подтягивается и Егор.
— Ничего, — отвечаю я, проходя мимо, чем немало удивляю подругу.
— Вера, — зовет она, но я не реагирую.
Прохожу и мимо Миши, который поддерживает спиной стену, и он поднимает на меня взгляд, смотрит пристально, но ничего не спрашивает. А где, интересно, белобрысая амеба? Конечно же, уже сбежала, ведь свою гадкую задачу исполнила в полном объеме.
— Вера, — подходит Димка, — что случилось? С тобой все в порядке? Ты плакала? — вопросы сыпятся один за другим.
— Нет, ничего, — отмахиваюсь я, — давай я тебе потом напишу?
Мне обязательно нужно будет поговорить, но только не сейчас, лучше даже не сегодня, не тогда, когда я осталась в такой неопределенности. Нам с Марком нужно время, нужно остыть, переосмыслить, и лишь после этого принимать решения.
— Ты же знаешь, что можешь обратиться ко мне с чем угодно и в любое время, — тихо говорит Димка и обнимает.
Но это совсем не то, что мне сейчас нужно. Сейчас я не должна раскисать, не должна привлекать внимание, не должна показывать свою слабость. А Димкины объятия расслабляют, хочется уткнуться носом ему в грудь и зареветь.
— Спасибо, спортсмен, — отвечаю я, отстраняясь.
— Воронова? — да что ж за день-то такой, когда всем от меня что-то нужно.
Оборачиваюсь и вижу своего дипломного руководителя, что, проталкиваясь через кучки студентов, рвется ко мне.
— Воронова, как раз хотел Вам звонить, но хорошо, что встретил. У Вас экзамен? — молча киваю, не испытывая угрызений совести за свою невежливость, — тогда сможете подойти ко мне завтра? Я бы хотел обсудить с Вами Вашу работу, пока еще свежи мои мысли по ней.
— Хорошо, — согласно киваю я.
— Тогда подходите к восьми утра, — говорит Эдуард Валентинович, — обсудим и будем свободны, — добавляет он, улыбаясь, на что получает от меня очередной согласный кивок.
Как раз в это время из кабинета выходит наша староста.
— Следующий может зайти, — говорит она, и я не думая иду на экзамен.
Домой приезжаю с чувством, что если немедленно не лягу в постель, то усну прямо на улице, прислонившись к какому-нибудь дереву, и, должно быть именно из-за усталости не замечаю лишних пар обуви у входа. Заметь я их, узнала бы мамины сапоги, развернулась и убежала бы, но, увы, прохожу в квартиру и на кухне, куда захожу за стаканом воды, нос к носу сталкиваюсь с Толиком, да так и застываю на месте, без возможности пошевелиться. Ощущаю, как по шее за ворот свитера стекают холодные капли, а кисти рук охватывает непроизвольный тремор, как медленно холодеют кончики пальцев, словно сосуды наполняются ледяной водой. В ушах стоит гул, сравнимый с ревом реактивного самолета, а желудок резко сводит, и будь там хоть немного еды, меня мы немедленно вывернуло наизнанку.