Ненависть к тюльпанам
Шрифт:
Я медленно поднимался по ступеням. Ожидание того, что я мог бы увидеть наверху, пугало меня.
Разгромленный дом?.. Кровь на полу?..
Однако всё было так же чисто и опрятно, как всегда. Только вот комнаты без людей казались чересчур спокойными. Можно было почти услышать постукивание солнечного света в сковородки, висящие на кухне. А бело-голубое посудное полотенце на кухонном столе выглядело фарфоровым; я подошёл и пощупал, чтобы убедиться в его реальности.
Моя чашка с чаем и мой кусок хлеба всё ещё оставались на столе. Поскольку мать
Хлеб зачерствел, чай выдохся, но, как сказал бы мой отец, голод — лучшая приправа!
Я окунул хлеб в чай и доел всё до последней корочки, потом намочил палец и подобрал крошечки с тарелки.
Три зелёных яблока виднелись в белой эмалированной вазе на маленьком дубовом столике, но у меня даже и мысли не возникло, чтобы взять одно.
Нужно решить, как поступить с чашкой и с тарелкой: положить их в раковину или оставить на столе?
Если оставить на столе, то отец мог бы сказать: «Нам следует подождать, пока он вспомнит о своих обязанностях!»
Если я перенесу их в раковину, то отец мог бы сказать: «Полюбуйтесь-ка на это! Кажется, он опять с нами в семье!»
Я помыл тарелку и чашку в раковине, но не стал вытирать их, опасаясь использовать полотенце.
Поэтому я поставил опрокинутую чашку на тарелку, как учила меня мать, и она могла бы видеть, что я помню её наставления.
Но что же делать дальше? Выйти из дома означало бы напроситься на очередное битьё. Можно ли мне подняться в свою комнату и делать школьные задания? Но моего отца не подкупишь подобным образом. Он назвал бы это лишь трюком, чтобы притвориться послушным мальчиком, а такие штуки он ненавидел более всего.
Мне нужно было совершить правильный поступок, который не разозлил бы его, который мог бы даже вызвать его сострадание.
Можно просто сесть у стола и ожидать их возвращения домой, но будет ли это верным — спокойно сидеть в безделье, когда они, возможно, находятся в опасности?..
Если же попытаться сделать какую-то работу по дому, то вдруг я её выполню неправильно, и моё положение только ухудшится!..
Мозг буквально разрывался от усиленных размышлений.
И тогда возникла мысль — обратиться к Богу!
«Господи! Ты ведь можешь заглянуть в каждый дом, значит, Тебе известно, в какую беду я попал! Господи! Вот я стою здесь, не зная, что же мне делать? Прошу Тебя, Боже, помоги удержать моего отца от гнева против меня! Это одна моя просьба. Помоги мне вернуть его любовь! Ты — Наш Отец Небесный, поэтому Ты знаешь лучше, чем кто-либо ещё, что я должен сделать, чтобы мой родной отец опять полюбил меня!»
Ничто не нарушило тишину пустого дома в течение долгих минут, и я сказал себе: «Разумеется, Бога нет. Иначе Он не позволил бы Германии завоевать нашу страну! А даже если Бог есть, то почему Он должен интересоваться каким-то глупым мальчишкой и помогать в его беде? Он как генерал, который не может беспокоиться о каждом солдате, погибшем
Но затем случилась странная вещь! Нельзя утверждать, что со мной разговаривал Бог или произошло нечто подобное, — не слышалось ни слова, ни звука, — но внезапно я понял, как мне поступить!
Я поверил, что это знание пришло ко мне от Бога. Это было единственное решение, которое я никогда не придумал бы сам; единственное действие, которое я никогда не захотел бы сделать — вернуться вниз в погреб!
Там было темно и холодно; там я мог опять уснуть и видеть кошмарные сны… Всё это стало бы проверкой — действительно ли я так сильно хочу снова быть частью семьи, сыном своего отца?
Я понял, что такова истина и таков правильный поступок, но неимоверно трудно заставить своё тело подчиниться этой правоте!
Колени не хотели сгибаться!
Ступни не отрывались от пола!
На двери в погреб была белая эмалевая ручка в виде шарика, покрытая паутиной тонких трещин; требовалось её слегка покачать, открывая дверь, так как в защёлке имелся небольшой люфт.
Моя рука легла на шарик, но отказывалась его повернуть. Это же почти невозможно — поместить самого себя в тюрьму!.. Но именно такой путь был мне указан, и я следовал ему.
Ещё труднее, чем открыть дверь, было закрыть её за собой. Дверь сметала свет, как швабра!
Я оставил приоткрытой щёлочку, чтобы не упасть на ступеньках, и хотел спуститься вниз задом наперёд, как это делают матросы. Потом решил, что света достаточно, чтобы разглядеть путь, идя вперёд лицом.
Медленно, осторожно спускался я по лестнице, пока меня не развеселило нащупывание очередной ступени, когда они уже закончились.
Я сел и опёрся о стену спиной. Тонкий лучик света тянулся из дверной щели… Я смотрел на него, не желая заснуть, опасаясь возвращения прежних кошмаров, которые несомненно поджидали меня.
И они появились!.. Разница между сидением в темноте, глядя на лучик света, и сновидением, в котором были сидение в темноте и лучик света, настолько ничтожна, что можно соскользнуть прямо в сон прежде, чем это осознаешь…
…Ведьма посмотрела вниз с верхней ступени и захихикала, увидев меня: «Здесь он, этот дрянной мальчишка! Бросайте его в кипящий котёл! Мы сварим его!..»
…Страх пробудил меня, но — как долго я спал, час или минуту?
Я был спасён отцом, который распахнул дверь и закричал:
— Поднимайся сюда и помоги!
11
— Поротая задница! Поротая задница! — дразнились мальчишки, завидев меня, передвигающегося на негнущихся ногах по школьному двору.
Это происходило вскоре после порки. Отец так и не возобновил её, прервавшись из-за облавы. Видимо, потому, что я очень помог ему, когда он вызвал меня наверх из погреба.
Мои родители вместе с близнецами отправились в тот день к нашему соседу, которому доставили дрова и яйца. Отец купил у него часть груза, и его требовалось быстро занести с улицы в дом.