Необходимо для счастья
Шрифт:
— Прислал одно письмо, да я не ответила. Скоро я в другой совхоз перешла: неловко брюхо-то показывать, а потом вернулась в свою деревню.
— А сейчас что же, опять на стройку?
— Да так уж пришлось. Деревня у нас маленькая, сидишь, как в печурке, — тепло и не дует, хорошо вроде. Шесть лет прожила, а вот опять потянуло уехать. Дай, думаю, на мир погляжу, людей разных увижу, города. Может, и его где-нибудь встречу.
— Кого?
— Да Володю своего, художника, кого же еще. Он любил на народе быть, по стройкам ездить. Вы не слыхали про него там?
— Не
— Может, еще приедет, подожду. В совхоз-то сперва я тогда приехала, а потом уж он. Через полгода.
— А если не приедет?
— Приедет. А не приедет, стройка большая, может, кого другого встречу, а его забуду. В таких местах мужиков хороших много.
— Боже мой! — не удержалась Ирина Сергеевна.
Ей было и жалко эту женщину, и поднималось непонятное раздражение на нее, такую блаженно наивную. Ездит на новые земли, на новые стройки; ее рисуют, награждают… Теперь вот сюда явилась, устроится, вероятно, на комбинат, где Игорь.
— Вы комбинат строить? — спросила Ирина Сергеевна.
— Его, — ответила работница. — Жить-то есть там где?
— Нет, — сказала Ирина Сергеевна. — Палатки одни, лес.
— Можно в палатках, мы привычные. Я ведь на год только в этот раз, проветрюсь маленько, — и опять в деревню. Через год Вовке надо в школу. Может, еще одного привезу, работать на ферме стану, детей растить, помощников себе.
Ирине Сергеевне хотелось поведать ей свои сомнения, показать на ту пропасть, которая нередко возникает среди людей, вовсе не таких далеких, как художник и его случайная натурщица, но сказать об этом она не смогла. Не потому, что стыдилась обнажить свое сокровенное, нет. Просто она чувствовала себя неуверенно с этими выводами, а за этой неуверенностью вставала совсем уж непонятная ревность.
— Опять красивого будете искать? — спросила она.
— Кого? — не поняла работница.
— Ну, если художника своего не встретите…
Работница усмехнулась:
— А как же! За такие-то версты, на пустое место… Плохонького я и дома найду и замуж выйду, только мне это ни к чему. По сердцу найду, по душе. Я на работе хорошая, способная, мужики это ценят.
И здесь она была права, до грубости пряма и права. Странно. И тот художник, который увидел необыкновенную для него натуру и пошел на близость, тоже, вероятно, не чувствовал никакой жертвы. Впрочем, у мужчин это происходит несколько иначе, хотя побуждением их поступков, причиной, служит все тот же жизненный закон…
Ирина Сергеевна вдруг представила Игоря в объятиях этой… м-м… и чуть не заплакала. И ведь может такое случиться, может! Вон она какая тоскующая и решительная… «Я на работе хорошая, способная, мужики это ценят». Еще бы! Игорь готов молиться на мастерскую работу. И губы подобрала, косоглазая. Красивого ей, сильного, чтобы художника своего забыть!
— А если наоборот получится? — спросила Ирина Сергеевна мстительно..
— Что наоборот?
— Ну, если ребенок унаследует не качества отца, а вашу внешность, манеры и все остальное?
— А-а, — засмеялась работница. — Ничего, я крепче себя выберу, сильнее. Баба я все же, чую.
— Слишком уж вы на чутье надеетесь.
— Как
Ирина Сергеевна промолчала.
На соседнем диване захрапел старик, повернувшийся навзничь, скрипнула половица — мальчишка работницы крался с соломинкой в руке к старику. Поодаль стояла Милка и наблюдала. Мальчишка наклонился над стариком и стал щекотать соломинкой у него в ухе. Старик перестал храпеть, повернулся на бок, и мальчишка удовлетворенно отошел к Милке.
Ей, очевидно, не понравился этот его поступок.
— Ты очень невоспитанный, Володя, — сказала девочка, направляясь к матери. — Над стариками шутить нельзя.
— А я не шутил, — возразил Вовка. — Он неловко лежал и храпел. Или не видела?
— Все равно, воспитанные мальчики так не делают.
— Дура ты, Милка, — сказал он серьезно.
— Дура?! — Девочка изумленно остановилась. — Если бы я была дурой, я бы на стенку полезла.
Вовка тоже остановился и, озадаченный, поскреб по-взрослому затылок. Потом лицо его просветлело, озарилось веселой улыбкой.
— Чего же не лезешь? — спросил он.
Милка заморгала и стала краснеть.
— Мила, оставь сейчас же его! — громко сказала Ирина Сергеевна и бросила укоризненный взгляд на соседку.
Работница сочувственно улыбнулась.
Мила забралась на диван рядом с матерью и опять раскрыла зачитанную книгу.
Вовка обнял ноги матери и сел возле них на пыльный пол. Все равно уж он измазал штаны, отбивая эту ржавую цепь, которой прикована к баку кружка. Вот он вырастет большой, поедет на новые стройки и на каждой станции будет сбивать цепи с кружек. А то родной матери пить не подашь, хоть весь бак тащи. Не воры же мы, нам только попить хочется. Без воды, говорят, как без хлеба, — и умереть можно. Нам только попить.
1965 г.
ДАЛЬНОБОЙЩИК
Вадька был еще полусонный и не бежал вприпрыжку, как вечером, а держался за руку и отставал. Горшенину пришлось его поторапливать. Когда подошли к детсадику, Вадька опять сказал, что у них новая воспитательница, зовут Любовь Михайловна, очень хорошая:
— Зайди познакомиться, пап, она уж третий день у нас.
— Как-нибудь в другой раз, — сказал Горшенин. — Я и так опаздываю.
— В другой да в другой, сколько ждать!
— Ты же сам плохо просыпаешься и собраться быстро не можешь. Ну, беги. — Горшенин нагнулся, чмокнул сына в розовую щечку и открыл ему дверь.
— Вечером не опаздывай, — крикнул Вадька.
— Ладно. — Горшенин побежал на автобусную остановку.
Кондукторша Кланя сухо кивнула ему, — все еще помнила обиду, — сунула билет, и Горшенин сел на заднее кресло. Рядом была девушка в очках, она строго посмотрела на него в ответ на то, что он ощупал взглядом ее круглые капроновые колени. Подумаешь, взглянуть нельзя. Радовалась бы, что молодой мужик интересуется, а не злилась. Кроме коленей, и глядеть-то не на что.