Необыкновенные приключения юных кубанцев
Шрифт:
— Вот и подари, если уважаешь. У меня шёлкового сроду не было.
— Готового платья, конешно, нет. Но ты сама сошьешь не хуже, чем…
— Отстань! Нашёл, морда, чем шутить!.. — явно обиделась Вера.
— Да нет, он говорит правду, — вступился Ванько. — Я почему и начал об этом разговор. У нас действительно имеется большой кусок шёлка. Целый парашют. Хватит обшить и пацанов, и тебе на платье, и ещё останется.
— Ой, так это Борька не трепится?! — переспросила она обрадованно. — Вот бы мама удивилась и обрадовалась! Наши голопузики
— И у Тамары платье — сама видела…
— У неё же в этом месяце день рождения! Пятнадцать стукнет. Мы ей первой и сошьем — вот будет подарочек! — словно дитя малое радовалась Вера.
— Ну, значит, договорились, — подвёл итог Ванько. — Иди отдыхай. Ты и вправду не боишься одна?
— А кого? Вора — так у нас красть нечего. Кроме того, на дверях крючки, а ставни на прогонычах.
— Тогда — счастливо оставаться!
Д в е р ь заперта не была, и Ванько зашёл в хату с уверенностью, что здесь уже легли. Но ошибся: из спальни матери через щёлку неплотно прикрытой двери пробивался слабый свет и слышался говор. Проходя к себе, несколько задержался, увидев обеих сидящими на неразобранной кровати. Тамара судорожно, по-детски всхлипывала, а мать, обняв её за плечи и пригорнув, говорила, задумчиво и проникновенно:
— На веку, дочка, всего доводится хлебнуть. А в жизни, к сожалению, больше горя, чем радости. И всё нужно перебороть, пересилить… Тебя вот рано постигло несчастье, но разве тебя одну? Скольким людям принёс горя проклятый германец!.. Слава богу, хоть вы с братиком в живых остались.
— Богу? — гневно вскинула она глаза. — Мама тоже всё ему молилась, а он… Нет никакого бога! Ваш Ваня — вот кому за это спасибо.
— Ну хорошо, пусть будет Ваня… не плачь. Его-то бог вам и послал.
— Нет! — решительно отвергла Тамара вмешательство бога.
— Нет так нет… Успокойся, детка…
Не дослушав, прошёл к себе, разделся и лег.
Последнее время перед сном думалось о Варе. Скоро сорок дней, как её не стало, — вспомнилось и в этот раз. Старые люди, которые верят ещё и в бога, и в загробную жизнь, в этот день поминают покойников. Считается, будто их души прилетают, чтобы проститься с теми, кого любили и с кем расстались. Чушь, конешно. Суеверие. А вот хотелось бы, чтоб её душа прилетела… Повидаться бы, поговорить ещё хотя бы разок, пусть и во сне.
От Вари мысли перекинулись на Тамару. Представил, что творилось в её душе, когда узнала страшную весть… Верно подметил Федя: не позавидуешь. Хотя он, возможно, имел в виду не столько её, сколько того, кто должен будет сказать ей об этом. Но куда ж денешься!.. И у неё боль постепенно утихнет. После самой ненастной ночи обязательно ведь приходит день.
На таких вот мыслях и поборол его сон.
Утром проснулся от прикосновения к лицу и расслышал шёпот:
— Потрепай дядю за ушко, ему пора вставать.
Заметив, что он проснулся, Тамара выпрямилась — на руках у неё был Валера —, говоря извинительно:
— Там
— Да? Ну, я щас. Токо оденусь.
Со словами «идём ещё посмотрим, какие у кошечки красивые котятки» они удалились. Вчерашней угнетённости видно не было; в обращении к брату Ванько отметил нежность и спокойную ласковость.
Федя поджидал на лавочке.
— Привет. Что случилось? — обеспокоенно спросил Ванько.
— Важная новость! Только что полицайша жутко голосила, дёргала на себе волосы. И с какой-то тёткой подалась в станицу. О причине догадываешься?
— Тут и гадать нечего! — не удивился приятель. — Насмерть или только ранен?
— Если б был ещё живой, она бы так не убивалась. Аж до нас было слышно. Но я о другом: теперь она вернётся к себе в станицу и может прихватить с собой и Жданку!..
— Ну уж это — дудки!
— Вот и я про то же! — Федя заметно горячился. Они прошли и сели перед скирдёшкой, где и вчера, на куль кукурузной бодылки. — Её нужно вернуть обратно. Если не в обед, то обязательно вечером перехватить по дороге домой и спрятать.
— Ты — как Миша: с ходу, — охладил его пыл Ванько. — Так нельзя.
— Почему?
— А если Пантелей всего лишь ранен? Подлечится, вернётся и начнёт докапываться: куда, мол, делась? С ним шутки плохи.
— Об этом я как-то не подумал, — согласился Федя.
— Поэтому подождем точных известий. А перехватить — пара пустяков. Хотя и тут надо обойтись без свидетелей…
— Борис заикался, что будет пасти за Веру, — вспомнил Федя и стал прикидывать, когда очередь дойдёт до Шапориных. — Точно: послезавтра припадает им.
— Тем лучше, обойдёмся без лишних глаз.
— Только вот что с нею станем делать? Не резать же её на мясо!
— Тут ты прав. Надо что-то придумать… А что, если… — Он умолк, в то время как собеседник смотрел ему в рот. — Сделаем вот что: отведём бурёнку к тёте и обменяем на хлеб.
— Не понял: у неё что, много хлеба? Да и корова вроде есть.
— Тут такое дело. Когда, перед отступлением, наши взорвали элеватор, многие живущие поблизости от него крепко поднажились. Натаскали домой и кукурузы, и пшеницы — вобщем, всякого зерна. Думаю, тётя поможет найти на Жданку выгодного покупателя. Точнее — менялу, и мы возьмём за неё натуроплатой.
— Не мешало бы! Тем более, что полтора едока у нас добавилось.
П р о ш л о й осенью Мише — как, впрочем, и остальным ребятам — едва ли не ежедневно приходилось ходить в степь за топливом. И уже в сентябре им стали попадаться на глаза странные стёжки-дорожки. Их становилось всё больше, они в разных направлениях пересекали степные заросли. При внимательном разглядывании выходило, что это — работа зай-цев: стебли бурьяна срезаны у самой земли, словно ножницами. А расплодилось зайца, надо сказать, немало: выскакивали из лёжек едва ли не через каждые сто-двести метров.