Неоконченная повесть
Шрифт:
Влюбленные остаются одни. Вечер еще не наступил, глубокое небо раскинулось над городом и морем. На Хане легкое платье, шелковистые волосы густой тяжелой волной ниспадают на шею. Шоэль нежно обнимает девушку, обеими руками он поднимает водопад ее волос, превращая его в озеро – светлое озеро вокруг головы. Хана закрывает глаза. Ее щека прижата к груди любимого, девушка слышит биение его сердца, в этом звуке сейчас – весь ее мир. Шоэль чувствует, как упругая девичья грудь упирается в его тело, как Хана обмирает в его объятиях. Она принадлежит только ему – вся, без остатка, каждой клеточкой своего существа. Маленький Васька скребется в дверь и пытается ее открыть. Он уже съел конфетку и желал бы получить еще, но дверь почему-то заперта. Отчаявшись
А пока дверь заперта – не написать ли несколько строк о Хоне Павловиче Носинзоне – старом чудаке, снабжающем Шоэля ивритскими книгами? Учитель иврита и поэт, он проживал совсем недалеко от Шульбергов. Шоэль и Хана впервые встретились с ним случайно в конце 1917 года. Вернее, даже не встретились, а столкнулись с ним на улице, и вид этой молодой пары настолько впечатлил Носинзона, что он в тот же день написал стихотворение «Для тех, кто придет после меня…». Оно не было опубликовано, и я не стану приводить его здесь без разрешения автора.
Читатель может познакомиться с уровнем поэтического таланта этого милого человека по следующему отрывку из ивритской баллады Носинзона под названием «Волны разбегаются, крутятся колеса». Он написал ее в Одессе в 1919 году.
Убегают безликие дни – из вчера в безразличное завтра, И вчерашняя власть подменяется завтрашней властью, Лишь дороги пылят ежедневным потоком изгнанья… Хлеб дороже страдания – голода острые муки Режут равно больных и здоровых, детишек и взрослых, Из Одессы сбежали издательства, нет типографий, И лишь я, одинокий поэт, прихожу со стихами…Тонкая лирика этого печального отрывка несет отпечаток иных мыслей, но все же, надо думать, ивритские издательства исчезли тогда из Одессы вовсе не потому, что не желали печатать поэтических творений Хоны Павловича Носинзона. Стихи он начал писать еще в юности, когда «Ха-Шахар» [99] и «Ха-Мелец » [100] задавали тон в области ивритского образования. Сам Хаим Зелиг Слонимский [101] прислал тогда молодому Носинзону благожелательное письмо, ставшее семейной реликвией. В письме Слонимский сожалел, что у него в настоящее время нет возможности опубликовать в «Ха-Мелец» произведения столь одаренного поэта, но он просит его продолжать писать и присылать стихи в редакцию.
99
«Ха-Шахар» (ивр.) – «Рассвет». Журнал на иврите, выходивший в Вене в 1868-86 гг.
100
«Ха-мелиц» (ивр.) – «Переводчик». Одна из первых в России газет на иврите. Выходила в Одессе (1860-71) и в Петербурге (1871—1904).
101
Слонимский Хаим Зелиг (1810—1904) – редактор периодических изданий и автор книг на иврите.
Что
Но довольно о поэтической карьере Хона Павловича. Когда-то он был обычным молодым человеком, работал у тестя – зажиточного торговца шелком. Жена Носинзона постоянно хворала, так что детей у них не было. В конце концов, тестя постигли две беды – возможно, взаимосвязанные: он разорился и приказал долго жить. В результате Хона превратился в бедного учителя иврита, собирателя ивритских книг. Это дело захватило его всецело. Жена умерла во время войны, Носинзон остался один и теперь проживал в двух комнатах, почти до потолка заполненных огромной коллекцией книг на иврите.
Внешность Хоны Павловича годилась в качестве модели для какого-нибудь революционного плаката, изображающего ходячий пережиток прошлого. Маленький, невзрачный, неделями не вылезавший из заношенного серого свитера, он был обладателем лишь одной поистине выдающейся черты – носа, огромного даже по еврейским меркам. Возможно, именно от этой семейной приметы происходила его фамилия – Носинзон. Растрепанная неряшливая борода, полуистлевшая кипа на нечесаной голове… одним словом, внешне Хона Павлович выглядел, как классический нищий меламед.
При всем при том Носинзон был весьма серьезным знатоком священных книг. После ликвидации в Одессе ивритских школ он, как и другие учителя, стал ходить по домам и обучать детей древнееврейскому языку. Все еще немало находилось тех, кто хотел, чтобы их дети знали иврит, поэтому недостатка в учениках у Хоны Павловича не было. А поскольку в столь преклонном возрасте трудно ходить из дома в дом, ученики собирались у него на квартире…
Но, как мы помним, в те времена это было небезопасно. Стоял 1921 год – самый разгар жесточайших мер по разгрому ивритской культуры. Возможно ли, чтобы в этой ситуации какой-то хилый еврей так нагло плевал на постановления евсеков и евкомов? В ту пору содержание подпольного хедера действительно представляло собой открытый вызов всесильным властям. Каждое утро к Носинзону приходил десяток детей, еще столько же – после обеда!
В часы перерыва Хона Павлович выходил подышать свежим воздухом. Вот мы видим его, сидящим в тишине на скамейке – сгорбленный, с глубоко залегшими на лице морщинами одинокий старик. Кому до него дело? – И, однако же, случаются в жизни встречи. Как-то шел мимо него прихрамывающий паренек, показавшийся Носинзону знакомым.
– Извините, молодой человек! Не найдется ли у вас закурить?
Удивленный Шоэль остановился и присел на скамейку рядом со стариком. На свет появился кисет с махоркой, старый и молодой принялись умело сворачивать традиционные тогда «козьи ножки». И тут Носинзон вспомнил: да это ведь парень из той красивейшей пары, которая когда-то вдохновила поэта на одно из лучших его стихотворений! Старик вообще обладал удивительной зоркостью и памятью на лица.
– А где твоя девушка?
– Какая девушка? – удивился Шоэль.
«Стесняется!» – подумал Носинзон. Они затянулись; густой дым на мгновенье скрыл их лица, но налетевший ветерок тут же навел порядок. Апрель был уже на исходе, но мимоза пока не расцвела, а набухшие почки на деревьях едва начали лопаться, выпуская наружу зеленые ростки. В воздухе чертят стремительные линии острокрылые ласточки, звучит их весенний щебет. Не все способны по-настоящему расслышать голос весны – особенно в такие тяжелые годы, но влюбленный Шоэль слышал пробуждающуюся природу каждой клеточкой своего тела.