Непокорный алжирец
Шрифт:
— Ой, мне пора! Пойду! Вечером опять гостей ждём. Каждый божий день гости! Вчера всю ночь сидели, до рассвета в карты играли.
— Кто был?
— Очкастый этот, Бен Махмуд!.. И ещё какой-то, то ли Жерар, то ли Мерар, не знаю. Из Парижа, говорят, приехал.
— Генерала не было?
— Нет. Он позавчера приходил.
Мустафа задумался, опустив голову, потом поднял на Рафигу посерьёзневшие глаза.
— Знаешь, зачем я просил тебя прийти?
Рафига с лёгкой досадой шевельнула бровями.
— Откуда я могу знать?
— Есть
— Кого? — удивилась Рафига — Революции? Кто это такой?
Мустафа понял, что забрался слишком высоко. Он и сам не очень понимал смысл этого слова. Для него, простого деревенского парня, вчерашнего феллаха, это слово было довольно расплывчатым и неопределённым. Но нельзя же было признаться в этом Рафиге! И он, многозначительно улыбнувшись, сказал:
— Революция, милая Рафига, не какой-то определённый человек. Это, как бы тебе сказать, знамя всего народа. Все мы поклоняемся ему. И ты, и я — мы революционеры. Вот наши борются против французов. Кто руководит ими? Революция. Кто их вдохновляет? Революция. Поняла?
Девушка ничего толком не поняла, но времени для разговоров не оставалось, и она сказала:
— Ладно, говори лучше, что за поручение. Снова книги принести, что ли?
— Нет, — отрицательно покачал головой Мустафа. — Тут дело потруднее.
Он вытащил из-под паласа заклеенный конверт.
— Возьми. Это надо немедленно вручить доктору.
— Разве он приехал?
— Приехал.
— Вот Малике обрадуется!
— Да она, наверно, уже знает. И, к сожалению, не только она.
— А кто ещё?
Мустафа помедлил.
— Рыжий генерал тоже знает… За доктором установлена слежка. Надо обязательно его предупредить… Только молчок. Слышишь?
Рафига обиделась:
— Что я, не понимаю?..
— Будь осторожна. Если письмо попадёт в руки солдатам…
— Ну, ну… Не повторяй каждый раз! Сам ведь говорил, что страх от смерти не убережёт.
— Молодец, Рафига! Дай я тебя обниму за эти слова. Иди сюда!
Послышались шаги. Рафига выхватила из рук Мустафы конверт, отвернулась и, сложив его вдвое, спрятала на груди, плотно завернулась в чадру и ушла.
Глава восьмая
После поездки в лагерь повстанцев Решид никак не мог прийти в себя. Ужасающие разрушения, страдания людские саднили сердце. Чего стоил один этот сумасшедший! Его смех преследовал Решида всюду. Теперь около него нет ни одного человека, которому можно было бы доверить свои мысли и смятенные чувства. Не в силах сдержать их, Решид сел за дневник. Решид больше всего любил этот поздний вечерний час, когда на улице темным-темно, дома всё затихло, и можно посидеть одному при свете
Он писал строку за строкой. «Я смалодушничал, наверно, надо было остаться. Я дал клятву не пить, но не дал клятвы бороться до победы. В чём же состоит долг врача — ждать, когда тебя позовут или самому кинуться на помощь? Кажется, все мои прежние представления о долге и о своём назначении в жизни — рухнули…»
— Сынок, — тихо позвала Ахмеда Джамиле-ханум.
Решид положил ручку и оглянулся: у порога, сложив руки на животе, стояла мать.
— Сынок, Фатьма пришла.
— Кто пришёл? — не понял доктор.
— Фатьма. Мать Малике.
— Что ей надо в такое позднее время?
— Не знаю… Говорит, хочет тебя видеть.
Ахмед подошёл к матери. Он знал, что со времени его отлучки мать беспрестанно тревожится, живёт в ожидании чего-то недоброго, и, как умел, старался поддержать её, успокоить, хотя и сам находился во власти дурных предчувствии. Ахмед обнял Джамиле-ханум за сухонькие плечи:
— Фатьма-ханум редкая гостья, мама. Иди, приготовь угощение и скажи, что я сейчас…
Но Фатьма-ханум уже сама входила в комнату.
Решид, конечно, понимал, что с обычными визитами в такой час не ходят. Однако, ничем не выдав своего удивления, как всегда, любезно поздоровался:
— Добрый вечер, ханум. Проходите, пожалуйста, присаживайтесь.
И уловил в ответе гостьи нотки не то смятения, не то неприязни:
— Рассиживаться особенно некогда.
Оставив этот, пока ещё скрытый, выпад без внимания, доктор попросил мать принести чай, сам подошёл к столу, не торопясь собрал исписанные листки, аккуратно сложил их, запер в стол и только после этого спросил:
— Какое дело вам угодно поручить мне, ханум?
Мать Малике смотрела на него с горьким укором. Она собиралась говорить с доктором резко и зло, но при виде этого человека, который чуть не стал её зятем и которого она в глубине души по-прежнему считала достойным человеком, решимость её значительно убавилась, и непримиримое требование прозвучало как мольба:
— Мне угодно… Я хочу… Оставь в покое Малике…! Забудь дорогу к нам!..
Доктор видел, до какой степени она взволнована, как трудно ей говорить. Тем большая сдержанность и деликатность требовалась от него самого:
— Не сердитесь, ханум, но такие вопросы сгоряча не решаются. Я поговорю с Малике… Но прошу вас, объясните, что произошло?
— И ты не знаешь, что произошло?!
— Поверьте слову — нет.
Фатьма-ханум окончательно растеряла все те гневные упрёки, которые приготовила дорогой. Ей, учтивой, отлично воспитанной женщине, не приходилось ещё попадать в такие ситуации… Она хотела бы выкрикнуть в лицо доктору, что он связался с бандитами, что хочет погубить не только себя, но и всю их семью тоже, а вместо этого вдруг рванула с головы чадру, соскользнула с кресла на колени и заплакала.