Непокорный алжирец
Шрифт:
— Чего стоять? Пошли к генералу!
— Правильно! Пусть освободит доктора или нас вместе с ним посадит!
— Идёмте! Утопающий дождя не боится!
— Мольбой пощады не вымолишь!
— Идём к генералу!
Толпа заволновалась и бурной рекой потекла по улице к военному гарнизону.
В это время Ришелье слушал доклад коменданта. Толпа собралась возле больницы? Хорошо, пусть собираются. Шумят? Пусть шумят, пусть поднимают пыль. Тот, кто готов к урагану, не боится ветра.
Пришёл полковник Франсуа, дополнил доклад
— Вы, полковник, хотите и на корабле плыть, и шторма боитесь. Так ничего не выйдет. Если трусите, так оставайтесь на берегу, отойдите от моря подальше. А всего лучше, езжайте в Сахару и продолжайте свои изыскания о несуществующей истории Африки. Право слово! На пыльных полках архива найдётся местечко и для ваших домыслов.
Некрасивое, иссечённое морщинами лицо полковника Франсуа густо покраснело. Ему ещё не проходилось выслушивать таких оскорблений. Он даже смешался и не сразу нашёл, что ответить. Генерал поднялся и, высокомерно глядя на Франсуа, отрезал:
— Всё, полковник. Можете заниматься своими служебными обязанностями.
Франсуа чуть не до крови прикусил губу.
Когда за ним захлопнулась дверь, генерал выругался:
— Подлец! Трус несчастный! И ещё смеет называть себя французом!
Майор Жубер сочувственно улыбнулся генералу, а тот так злобно смотрел на коменданта, словно Жубер, а не Франсуа вывел его из себя.
— Вот что, майор, с сегодняшнего дня установите за полковником наблюдение. Выявите все его связи в гарнизоне, всех знакомых в городе. Из города без моего разрешения не выпускать!
Жубер дотронулся двумя пальцами до козырька и направился к выходу, но в дверях столкнулся с капитаном Жозефом.
— Ваше превосходительство! Мусульмане заполнили площадь. Требуют освобождения доктора Решида, — проговорил запыхавшийся Жозеф.
Сообщение как будто даже обрадовало генерала. Он приказал Жуберу:
— Возьмите солдат и разгоните весь этот сброд! Не разойдутся добром — откройте огонь! Быстро!
Комендант вторично прикоснулся к козырьку и побежал выполнять приказание.
Площадь перед зданием гарнизона была запружена народом. Неслись крики, вздымались вверх сжатые кулаки…
Высокие железные ворота распахнулись. Со двора стремительно выехали три машины с пулемётами, установленными в кузове. В средней машине сидел сам комендант. Он поднялся и оглядел сверху бурлящую, как штормовое море, толпу. Куда ни глянь, чалмы и чадры, на лицах решимость и гнев, но это не остановило майора. Его зычный голос прокатился по широкой площади:
— Кто вас сюда звал?! Разойдитесь! Сейчас же разойдитесь по домам!..
Площадь будто взорвалась.
Посинев от натуги, Жубер закричал:
— Замолчать!.. Даю пять минут!.. Через пять минут буду стрелять!..
Угроза не произвела на людей никакого действия. Напротив, толпа бушевала ещё сильнее.
Откуда-то
— Люди! Народ! Не создавайте базар, не теряйте голову! Шумом важные дела не решают! Расходитесь спокойно по домам, занимайтесь своими делами. Мы сами — уважаемые люди города — пойдём к его превосходительству господину генералу!
— Предатель! — послышалось из толпы.
— Совести нет!
— Продажная шкура!
Бен Махмуд растерянно оглядывался по сторонам, продолжая свои увещевания. Но оскорбления сыпались всё гуще.
По команде Жубера, солдаты заклацали замками пулемётов, тонкие стволы поползли вниз.
Высокий худой человек в белой чалме, чёрном халате и светозащитных очках протискался сквозь толпу к Джамиле-ханум.
— Мать! Никто, кроме вас, не сможет убедить их разойтись по домам. Скажите им, если не хотите, чтобы пролилась невинная кровь! Пусть идут!
Несколько минут Джамиле-ханум стояла молча, собираясь с силами. Потом подняла голову. Голос её дрожал, но в умных, скорбных глазах слёз не было.
— Матери, отцы, дети мои, — сказала она, — давайте разойдёмся по домам!.. Не будем понапрасну искушать судьбу. От неё не ушёл никто. И мой мальчик… мой Ахмед испытает то, что предписано ему судьбой… Да поможет ему всевышний!.. — И она первая пошла по узкому коридору, образованному расступившимися перед ней людьми.
Фатьма-ханум сладко спала под шум дождя и вдруг проснулась, как от толчка, прислушалась. За окном было тихо. С опаской поглядывая на мужа, выводившего носом невообразимые рулады, она нашарила ногой возле кровати шлёпанцы, встала и, стараясь не шуметь, слегка переваливаясь, направилась к двери.
Тишина… Абсолютная тишина! Неужто и прислуга спит? Им-то пора уже вставать. Она хотела спуститься вниз, по вдруг заметила, что дверь комнаты Малике открыта настежь. Сердце её часто забилось. Она вошла в комнату — постель раскрыта, холодная, Малике нигде нет. Куда она могла пойти в такую погоду? Неужели правда сбежала?
Фатьма-ханум стояла подавленная, растерянная, не зная, что предпринять. Вся она как-то вдруг ослабла, ноги не повиновались, кое-как спустилась с лестницы: осмотрела гостиную, столовую — нет нигде! Входная дверь заперта изнутри, а сторож спит, положив голову на подоконник. Она разбудила его.
— Где Малике? Куда ушла?
Сторож растерянно таращил сонные глаза. Не помня себя, в отчаянии Фатьма-ханум закричала:
— Убежала!.. Доченька!.. Убежала!.. Убежала!..
На крик сбежалась прислуга, спустился и сам Абдылхафид, пыхтя, как паровоз. Он был в длинной белой рубахе, ночная стоптанная туфля всё время соскакивала с одной ноги, и он сердито нащупывал её на ступеньках.
— Плачь, дура! Плачь! — закричал он на жену.
Не обращая на него никакого внимания, она горько рыдала: