Непонятные
Шрифт:
— Подними ноги, душа моя, я привяжу тебе калоши платком!
— Уйди, сгинь с глаз моих! — Ерназар отпихнул ее со злостью, но она уцепилась за его колено — и вот одна, а потом и другая йога Ерназара, заледеневшие, синие, уже обуты.
Ерназар отталкивал от себя Гулзибу, ругался, кричал, но она, не обращая на это внимания, совала ему в руки оторванный подол своего платья: «Возьми, душа моя, используешь, если откроется рана…»
Выдержка и смелость женщины поразили всадников, они замедлили ход; им было любопытно, отчего Ерназар пинает и проклинает ее с такой яростью. А он вдруг — среди ругани и брани — шепнул ей быстро-быстро:
— Извести
Гулзиба глядела им вслед, пока они совсем не скрылись, не растворились в снежной мгле…
Сержанбай так и ахнул: жена ввалилась в юрту простоволосая, в разорванном платье, дрожа всем телом.
— Вай, вай! Откуда ты явилась, бесстыжие твои глаза!
— Лежи тихо и помалкивай! — отрезала Гулзиба.
— Откуда ты явилась, из чьей постели вылезла!.. Горе мне, горе! — хныкал Сержанбай. — Я ведь все знаю — и что ребенок не мой, и что путаешься с кем ни попадя! Скажи, признайся, от кого ребенок! Чьего выродка я называю своим сыном?
— Не выводи меня из себя, старик! — повелительно, с угрозой произнесла Гулзиба.
— Голос на меня повышаешь! На своего мужа и благодетеля! Тварь неблагодарная! — В руках Сер-жанбая сверкнул топор, до ужаса знакомый Гулзибе. Она содрогнулась и как орлица кинулась на старика, вцепилась ногтями в его морщинистое, костлявое горло.
24
Снег валил все сильнее и сильнее; завьюжило; завыл ветер; вся земля, казалось, потонула в дикой снежной круговерти. На рассвете Кунар-аналык укутала потеплее внука, который спал вместе с ней в лачуге, и приступила к своим обычным утренним обязанностям… Сын и невестка нынче что-то заспались. Кумар-аналык начала беспокоиться: Ерназар почему-то до сих пор не показывался. Она растолкала Хожаназара и велела покликать отца: нужно, мол, расчистить снег вокруг юрты. Мальчик прибежал обратно встревоженный:
— Отца нет!
Словно горькая желчь прорвалась и залила материнское сердце; неужто Ерназар связался с какой-нибудь беспутной бабой?
Рабийби подошла к ней вплотную и взволнованно, потерянно пробормотала:
— Свекровь, я-то проснулась давно, Ерназара рядом не было; я думала, что он вот-вот вернется обратно. Не знаю, о чем и подумать!
Мать заглянула в юрту — одежда Ерназара висела на месте. «Если бы он ушел по своей воле, то, конечно, оделся бы!»- промелькнула недобрая мысль. Женщины стояли, беспомощно опустив руки, в недоумении: что предпринять, к кому обратиться?.. Послали Хожа-назара за Шонкы, чтобы тот оповестил соколов о случившемся. Вскоре со всех сторон к их дому потянулись джигиты. Все они терялись в предположениях, все были в смятении и испуге.
Люди судили-рядили о том, что же могло произойти, приключиться да как следует действовать… Из снежной пелены показалась черная-пречерная, как обугленное дерево, как живое проклятие, фигура. Все замерли в ужасе, будто к ним явился вестник смерти. Мать и Рабийби тесно прижались друг к другу, и Кумар-ана-лык повторяла, словно заклинание:
— Не пугайтесь, не пугайтесь, бог милостив! Бог милостив! Он не допустит! Не пугайтесь!..
Черная фигура приближалась все ближе. Это была Гулзиба. Она показалась всем неправдоподобно прекрасной в траурном своем платье. Движения ее были исполнены скорбной грации; руки, скрещенные на груди, выделялись
— Люди, — произнесла она глубоким, печальным голосом, — сегодня в ночь скончался Сержанбай. По нему, кроме меня, некому прочесть поминальную молитву. Приходите, помогите мне похоронить его, как велит обычай.
— В снежную ночь умирают только плохие люди! — с облегчением вымолвил молодой воин. — Кто же захочет читать такому молитву?
Гулзиба подняла с достоинством голову:
— Я знаю, вы не любили его! Но обычай велит хоронить мусульманина согласно нашим обрядам! Так завещали нам предки. Вы должны прийти! — взывала Гулзиба ко всем, кто толпился возле юрты Ерназара.
К ней нерешительно шагнул Маулен; она окинула его изучающим пристальным взглядом, потом вдруг объявила:
— Хивинцы ночью угнали Ерназара-ага!
— Откуда ты знаешь? — набросились на Гулзибу со всех сторон. — Небось во сне привиделось!
— У человека, который ухаживает за больным мужем, сон чуток.
— Объясни нам, не тяни, что произошло, женщина! — потребовала Кумар-аналык.
— Я своими глазами видела, как хивинцы поволокли Ерназара и моего брата на арканах вон в ту сторону, — Гулзиба вытянула руку в сторону Хивы. — Он успел шепнуть мне, чтобы я никого не будила. Он не хотел, чтобы вы пускались за ним в погоню, зря проливали кровь. Он сказал, что сам вырвется из лап хивинского хана, — сказала Гулзиба и зашагала прочь.
Соколы загалдели все вместе, стали спорить, должны ли они выполнить приказ Алакоза или ослушаться его.
— Ваше хваленое единство и дружба — пустота, воздух! Вы трясетесь за свои шкуры, а честь ханства, честь Ерназара для вас7 ничего не значат? — обрушился на них Векторе. — Дайте нам коней, мы настигнем негодяев, отобьем у них Алакоза!
— Мухамедкарим, ты мало, видать, драл этого голодранца, этого бесштанного! Вон как разговорился! — рассердился не на шутку Мадреим.
— Эко, хватился! Я давным-давно выгнал этого строптивца! — угрюмо огрызнулся Мухамедкарим.
— Джигиты, спокойно! Не думайте, что хивинцы такие уж глупцы! Что, по-вашему, они нас специально дожидаются? — веско заметил Ерназар-младший. — Алакоз распорядился правильно… Меня другое сейчас беспокоит — не прихватили, не увели ли они вместе с ним Михайлова?
— Нет, нет! Русского Ерназар успел проводить вечером! — сообщила Кумар-аналык.
— Неужели тот мерзавец, что ускакал от нас во время столкновения с казахами, успел обо всем донести хану? — высказал опасение Ерназар-младший.
— Так это или не так, никому из нас неведомо, — возвысил голос Зарлык. — В любом случае нам необходимо собрать налог, отвезти его в Хиву хану и там замолвить за Ерназара словечко.
— Люди! — протолкался вперед Маулен. — Налог, он и есть налог! Надо дать хану большую взятку!
Кругом заволновались, зашумели.
— Не пожалеем денег для Алакоза! Ничего не пожалеем!
Лишь один Мамыт-бий стоял в сторонке молча, с достоинством, ожидая, когда он сможет бросить в эту реку слов свое словечко. Кумар-аналык поглядывала с тревогой на Мамыта: ничего доброго не ждала она от человека, которому ее сын перебежал в любви дорожку… Мамыт молчал, молчал, ждал, ждал, терпел, терпел, а потом вдруг рявкнул, да так громко и веско, что шум и крики моментально прекратились: