Непонятные
Шрифт:
— Наш ишан, когда корова жиреет, молока у нее становится много-много! Если же жиреет змея, у нее становится много-много яда. Кумар — самая ядовитая змея, змеюка из змеюк!
— Ничего! В каждом ауле бывает своя собачка, которая на всех лает! — презрительно сплюнул ишан.
— Эта женщина жиреет за счет сына, его славы, — негодовал, подстрекал мулла. — Удивляюсь, как он до сих пор разгуливает на свободе, да еще в почете и славе! Все бессильны против него, все! Никто не может его угомонить да укоротить!
Ишан повернулся к нему всем корпусом:
— Мышке и кот кажется львом — слышал ты такое? Пораскинь мозгами, кто
Мулла Шарип прикрыл ладонью свой беззубый, какой-то старушечий рот и беззвучно угодливо засмеялся.
— Мой ишан, — Маулен решил переключить внимание ишана на себя, — я счастлив, что мне выпала удача оказаться у вас в попутчиках… Есть один тугой узел, который я не в силах развязать самостоятельно. Помогите мне!
— Что за узел?
— Кого из каракалпаков вы считаете самым умным? Таким… таким, что способен возглавить народ?
— Забавный ты джигит, — скривил губы ишан. — Разве ты незнаком с Фазыл-бием?
— Знаком, конечно, знаком! Но… как же Ерназар Алакоз?
— Ум его еще не созрел. А незрелый ум — что весенний лед или нож — тупой и короткий.
— Мой ишан, а как вы относитесь к поэтам? — Шонкы не желал отставать от Маулена.
— Кто воспевает ислам, тот и поэт! — пожал плечами ишан. — Почему об этом спрашиваешь?
— Есть у нас в ауле бедняк; когда-то он за невесту заплатил калым дынными семечками, хе-хе! А ныне, ныне его отродье — Бердах — корчит из себя поэта!
— Бердах — парень с придурью! Я его выгнал за это из мектеба. К тому же он вредный! Он опять учудил что-нибудь?
— А как же! Все аулы только и делают, что распевают его песню «Налог»! — поспешил сообщить мулла Шарип.
Ишан почувствовал облегчение: «Слава аллаху, песня против меня не дошла еще до людских ушей!» Он решил больше не продолжать разговор об этом поганце поэте и о его порочащих добрых людей песнях.
Когда все расстались и Маулен оказался один, он спрыгнул с коня, повалился на землю. Он катался по земле в ярости, его душила ненависть к счастливчику Фазылу, которого ишан ценит превыше всех. «О, безумный, обманчивый мир! Все свои блага ты отдаешь другим — не мне! А я… Я, как оса, только и выжидаю, кого бы ужалить! Кого же кусать, куда лететь и во имя чего — не знаю! Я все же человек, а в чьей тени таюсь-прячусь, для кого сам стал тенью? Если в ступню попадает заноза, занозу вынимают иголкой! Ну а что, если сама иголка станет занозой?.. Я, я превратился в занозу-иголку, всем боль причиняю… Свой народ обвиняю, черню! Не способен, мол, он ни на что, даже на единство! А сам я кто? Доносчик и холуй… Мне дела нет до народа, до людей! Бий… Какой из меня бий, когда я о собственном брате вспомнил спустя шесть лет! Не удосужился справить по нем поминки!.. Где уж мне заботиться о целом ауле или роде?.. Проклятье мне, проклятье!»
Впервые за долгие годы Маулен заплакал настоящими, человеческими слезами, слезами раскаяния и горя…
Кумар-аналык едва уняла дрожь ярости, которую вызвал у нее Каракум-ишан. Она не хотела, чтобы внук видел ее расстроенной, овладела собой и нежно ему улыбнулась.
— Продолжай, продолжай! Теперь скачи к реке! Три раза на полном ходу соскочи с коня и вскочи на него опять.
Гулзиба, затаив дыхание, следила за упражнениями Хожаназара. А Кумар-аналык, случайно взглянув на ребенка, не могла оторваться
— Знаешь, Гулзиба, почему ишан и подобные ему считают женщин глупыми? Потому что некоторые из нас весь свой разум употребляют на то лишь, чтобы скрыть от других свою заветную тайну. По мне, самая дурная на свете женщина та, у которой много тайн… Самая опасная…
Гулзиба не промолвила в ответ ни слова; слегка пришпорила коня и двинулась потихоньку прочь.
7
…На рассвете повалил густой пушистый снег, но к полудню весело засияло солнышко и снег растаял. Ерназар все-таки решил не отменять охоту на зайцев. Проезжая мимо юрты Гулзибы, он подал ей условный сигнал, означавший, что сегодня они встретятся в шалаше у «русской стены».
Гулзиба так и не дождалась его, Ерназар почему-то не приехал. Гулзиба направилась в сумерках домой. Недалеко от аула, из камышовых зарослей, до нее донеслись громкие сердитые голоса. Она прислушалась и узнала в спорящих Ерназара и Каракум-ишана.
— Я не желаю цепляться за ноги тех, кто стоит выше меня, и пятки им лизать! Я не лицемер и не холуй!
— Почему же ты возишь тогда в Хиву налог?.. Руки ханского слуги могут быть и черными, но дела и помыслы его должны быть чистыми! Берегись, гнев хана ужасен! Как морской вал, все сметает на своем пути! И тебя сметет, и весь народ каракалпакский! И учти еще, Ала-коз, вот что! Хан недаром просил передать тебе: «Пусть он не забывает, что счастье, свалившееся на глупца, может обернуться дырявым мешком!..» Мой тебе совет, запомни его: ласковый теленок двух маток сосет. Почему бы тебе не иметь молоко и от каракалпаков, и от хивинцев?
— Ишан, я уже сказал: в мервский поход я не пойду! Это мое последнее слово!
— Значит, все мои старания и хлопоты ты хочешь развеять по ветру, да? Я уговорил покойного хана освободить тебя из зиндана, я! «Лучше освободить десять виновных, чем держать в заточении одного невиновного!»- это я ему внушил, я!.. Теперь вы, каракалпаки, получили все, благодаря мне получили! Власть, должности, чины! — Ишан возвысил голос до крика.
— Лучше бы вы этого не делали, лучше бы не вмешивались! Вы помешали мне!
— Ах как он запел! Теперь-то, когда вы столько получили от хана, можно петь! Поистине — кто никогда не видел мечети, тот ее купола принимает за грибы!
— Я никогда не просил вас помогать мне! Хлопотать за меня!
— За тебя страна твоя просила! Не забывай: кто любит только себя, того не любит народ! А ты, похоже, стал любить одного себя! И запомни: человек не может убежать от собственной тени!
Свистнула плеть, раздался топот копыт. Гулзиба догадалась, что Ерназар остался один в зарослях. Она осторожно подала ему о себе знак.
— Гулзиба, умница ты моя! Ты всегда чувствуешь, когда мне бывает трудно! — обрадовался Ерназар. — Появляешься рядом, как ангел!
— Я слышала весь ваш разговор!
— Ну и хорошо! Не надо будет пересказывать все сызнова! Поедем скорей к тебе!
— Сейчас нельзя! Нурназар еще не спит. Приезжай попозже!
Ерназар наклонился к Гулзибе, обнял и стал целовать ее в глаза.
Самым большим праздником для Гулзибы были часы, проведенные с Ерназаром. Это был ее праздник. Праздник ее любви, ее счастья, равного которому ни у кого на свете не могло быть…