Неприкаянные
Шрифт:
Правитель не назвал Айдоса ханом. Но слово это уже услышал бий. Объединить роды может только хан. Кто еще?
— Роды, как ручьи, могли бы слиться, — грустно сказал Айдос, — если бы не было плотины…
— Кунградский хаким, — понял хан, — Плотину разрушим, дорогой бий. Изгнан будет из Кунграда ненавистный всем Туремурат-суфи. Следа его не должно остаться на хорезмской земле…
Строг и решителен был в своих намерениях правитель Хорезма. Почувствовал это Айдос и поверил хану. Пожалуй, он изгонит из Кунграда проклятого суфи. Вернет бию братьев его, заблудших овец.
— Есть ли еще желания у нашего гостя? — спросил хан. В голосе его почувствовалось утомление. Не
— Налоги… — прошептал Айдос, Побоялся громко произносить это страшное для всех правителей слово.
— Налоги?.. — Хан задумался. — Налог сделаем небольшим. В год две тысячи тилля. Поможем построить город вашего имени. Без города какое ханство…
— Да, да… — счастливо закивал головой Айдос. — Каракалпаки еще не знали города…
— Узнают… Бог милостив.
Торопился хан покончить с делами. Они ему не только наскучили, но и раздражали. И он хлопнул в ладоши.
— Гость наш утомлен. Пусть глаза его отдохнут, касаясь взглядом прекрасного.
Хан говорил бию почти то же, что говорил бий своему стремянному. Только звал он не к отказу от радостей, а к приятию их.
За стенами или за бархатными занавесами зазвучала музыка, нежная и чарующая. Из двери выпорхнули девушки в красных платьях, стайкой закружились на ковре, изображая то летящих птиц, то гнущиеся под ветром кусты тамариска, то сникшие стебли тюльпана. Руки их взволнованно двигались, опускаясь и поднимаясь, что-то просили, что-то отвергали, иногда гордо закидывались за голову, иногда покорно припадали к земле. Насурьмленные, нарумяненные, с множеством тоненьких косичек, извивающихся змейками на плечах, девушки были пленительно красивы. Взгляд их черных, горящих таинственным пламенем глаз обжигал, манил, обещал неведомое и неповторимое.
Степное сердце Айдоса, равнодушное к нежной красоте гаремных затворниц, не откликалось на призывы танцовщиц. Он смотрел на них холодно и спокойно. Он не хотел расслабляться, не хотел унижать себя плотским желанием. Хан, напротив, добровольно отдавался женским чарам: сквозь приспущенные веки он жадно ловил взгляды красавиц и весь, будто одурманенный, пребывал в сладкой дреме.
В самый разгар танца хан вдруг снова хлопнул в ладоши. Стайка мгновенно выпорхнула из мехмонханы. Стихла и музыка.
Несколько джигитов внесли блюда с мясом и овощами. Мясо лежало горкой и дымилось жаром. Ароматный запах чудного яства разлился по комнате.
Угощайтесь, бий! — сказал хан и первым протянул руку к бараньей косточке, оплывшей жиром. Он любил высасывать мозг из костей. Мозг нежнее самого нежного мяса.
«Какой почет и какое угощение! — подумал Айдос. — Жаль, что видят это только мои глаза и слышат только мои уши. Степняки далеко от Хивы, далеко от покоев хана».
Баранина была вкусна, и Айдос, ухватив кусок покрупнее, сунул в рот. Он умел есть мясо и делал это без стеснения. Стекавшее с пальцев сало слизнул языком, как слизывают молоко ягнята. Обглоданные косточки сложил на жестяной, расписанный цветами поднос.
Хан молчал, молчал и гость. Не смел нарушать церемонию принятия пищи словами, пусть добрыми, даже льстивыми. Похвала дастархану способна обидеть правителя. Какой-то степняк оценивает достоинства ханской кухни. Это право принадлежит одному властителю. Конечно, теперь Айдос тоже хан — так надо понимать сказанное правителем Хивы. Но не богом освященный и не народом названный, а объявленный другим ханом, для которого Айдос всего лишь подручный, наместник в степных владениях.
Угощение, как и танец, оборвалось внезапно. Айдос только потянулся за вторым куском мяса, только успел его
Когда убрали дастархан, вошел медлительный и важный Кутлымурат-инах. Его сопровождал джигит со свертком в руках.
Хан поднялся с курпачи.
Айдосу ничего не оставалось, как вскочить на ноги и смиренно застыть перед правителем.
Подарок великого хана Хорезма хану каракалпаков! — сказал инах и велел джигиту развернуть халат и накинуть на плечи гостя.
В пламени светильников, стоявших вдоль стен мех-монханы, халат засверкал золотыми и серебряными нитями. Нити искрились, будто вспыхивали, и оттого одеяние казалось живым. Ничего подобного не видел Айдос. Сердце его замерло от восторга. Горячий комок радости стал в горле. Задохнулся счастливый бий, хотел что-то сказать хану особенное, исполненное великой благодарности, но не смог произнести ни слова. Только улыбнулся. Счастье — оно безмолвно.
«Что ж я стою? — опомнился наконец бий. — Надо пасть к ногам хана, целовать полу его халата. Омыть слезами радости землю, на которой он стоит».
И он упал бы, но хана рядом не было. Торопливо уходил он из мехмонханы, и Айдос увидел лишь тень его, мелькнувшую в дверях.
Инах рассмеялся. Забавным показалось ему растерянное лицо бия. По-детски огорчился Айдос, не выразив хану своей благодарности.
— Сегодня на вашу голову, дорогой гость, села птица счастья, — сказал инах. — Никому из своих приближенных, даже визирям, его высочество не оказывает такого почета, как вам. А халат этот — дар брата брату. Мухаммед Рахим-хан делит с вами престол великой Хивы. Вы говорили: земля каракалпаков — земля хана, озера каракалпаков — озера хана, море каракалпаков — море хана. Ваша земля теперь, ваши озера, ваше море. Вы хан.
— Достоин ли? — смутился Айдос.
— Достойны. Ваша мудрость оценена его величеством, а верность Хиве — пример для всех хакимов и би-ев. Сил и благоденствия новому хану! Яша!!! — инах обнял Айдоса и похлопал по спине по восточному обычаю.
Растроганный бий ответил тем же. Птица счастья, верно, опустилась на Айдоса. Так быстро переменилось все в судьбе его, что не мог сразу степняк принять новое. Слишком велико оно было.
— Раб хана, — шептал Айдос. — Раб хана!
Взяв за плечи бия, инах повел его к выходу, показывая слугам, что ведет не простого гостя, а очень близкого его величеству человека и что каждый встречающий должен поклониться, выражая почтение и любовь.
Шествуя по аллеям дворца, инах продолжал восхищаться достоинствами Айдоса. И все от имени хана, который, по его словам, давно знает степного бия, наслышан о смелости, твердости и уме каракалпакского правителя. Говорил он и о самом народе, трудолюбивом, храбром, талантливом.
«Сказание о Гулаим и Арслане» не подтверждение ли тому? — произнес с чувством инах. — Из уст в уста передается певучий стих, славящий красоту и мужество дочерей вашего народа. Живы ли их наследницы?
«Живы», — хотел ответить Айдос и вспомнил Кумар, невестку свою. Красота и смелость ее поспорят с красотой и смелостью героинь сказания. Но, вспомнив, остановил себя. Кумар всадила нож в сердце посланца ина-ха. Не обрадует бека это имя. Но сказал все же: