Неприкаянные
Шрифт:
Вышел и ахнул. У шалаша стоял груженный мешками бык счастья и богатства. Их бык.
«Бог мой! — позвал на помощь всевышнего Мыржык. — Что творится в этом мире! То, перед чем мы преклонялись, отдано на поругание простолюдинам».
Он хотел броситься к рогатому, освободить его от позорной ноши, спасти его. Но побоятся унизить себя этим, только крикнул Гулимбету:
Ты похитил священного быка.
Удивленный Гулимбет отрицательно покачал головой:
— Я не вор, бий. Никто в степи не назовет меня таким именем.
— Откуда же у тебя рогатый?
— Мне
— Что плетет твой глупый язык! — вскипел Мыржык. — Мы не сватали твою дочь, а бык принадлежит сыновьям Султангельды. Или тебе это неизвестно, безмозглый?
— Известно, бий. Только бык не принадлежит семье Султангельды. Айдос подарил его Али, а тот отдал мне. Носитель счастья и богатства — главный калым за мою дочь.
«Нет! — чуть не сорвалось с языка Мыржыка. — Не отдают как калым святыню. Можно ли выпустить из рук счастье свое!» Сказал, однако, другое:
— Если и попало в твой хлев благородное животное, надо ли издеваться над ним, понуждая таскать грязную ношу…
Гулимбет устыдился того, что сделал, но глупцом себя не посчитал.
— В моем хлеву нет другого быка. Грязная ли, чистая ли ноша — вся наша, и кому-то нести ее надо. Посмеялись бы надо мной люди, увидя Гулимбета, груженного углем, а рядом быка порожним.
— А зачем же ты водишь за собой быка? Его место в загоне, — сказал Маман.
— Э-э, — покачал головой Гулимбет- соксанар. — Как же я оставлю его в загоне, когда счастье может выпасть нам как раз в дороге… Нет уж, не расстаюсь я с носителем счастья и богатства ни днем ни ночью. Он и дома-то привязан к моей ноге длинной веревкой.
Засмеялся Маман. Глуп был все же Гулимбет, хотя и назывался Считающим просо.
— Счастье не на веревке держится, — сказал бий. — Оно в самом быке. Его-то и беречь надо, холить, кормить свежим сеном и отборным зерном.
— Ойбой! — воскликнул огорченный Гулимбет. — А кто же уголь и дрова возить будет? Счастье-то мое от угля и дров.
— Невелико твое счастье, — усмехнулся Маман.
— Правду говорите, бий. Сам-то я длинен, а счастье мое короткое. Привез Никифору четыре мешка угля, даст мне хозяин одну монетку. Богатство!
Разговаривая так с биями, Гулимбет помогал Никифору сгружать уголь и перетаскивать его в кузницу. Пыль угольная вилась в воздухе, оседала на их лица и одежду. Мыржык дождался, пока сняли последний мешок с быка, и подошел к нему.
Постарел еще больше носитель счастья. Седина прошла густой зарослью от холки до глаз, и голова из черной превратилась в седую. Уши совсем побелели. Потянул морду бык к руке Мыржыка — не то просил ласки, не то зерна. Узнал хозяина, вспомнил прошлую жизнь.
Носителю счастья всегда гладили рога. Таков был ритуал при встрече. Тронул рукой рога быка и Мыржык, провел по ветвям окаменелым, и пальцы молодого бия дрожали при этом. Велико было волнение Мыржыка. Счастье-то обернулось несчастьем для семьи Султангельды. Может, прикоснувшись к священному быку, он вернет и себе и братьям утраченное счастье…
— Хозяин!
— Э-э, некстати, — нахмурился Никифор. — Гони своего быка, Гулимбет! И сам поторопись. За деньгами потом придешь, вечерком или поутру.
Биям он ничего не сказал, но посмотрел на них с грустью и тревогой, будто винился перед ними за необходимость выпроводить их из аула, как и Гулимбета. Конечно, они могли остаться, но ничего доброго из этого не вышло бы. Обидел бы их непочтительностью и грубостью своей Тимофеев.
Маман и Мыржык сели на коней и поехали в степь, прочь от моря.
Вслед им совестливый Никифор крикнул:
— Про войну все вызнаю. С мальчишкой передам. Нынче же…
Гулимбету, который, вцепившись в веревку, тянул быка, кузнец сказал:
— Пусть идут аульчане к Тимофееву. Много товару привез. Полна лодка.
— Скажу, — пообещал Гулимбет.
19
Две тропы, ведущие от аулов Орынбая и Мамана, скрещивались на широкой поляне среди густых зарослей камыша. Здесь, в затишье, скрытые от глаз человека и зверя, должны были встретиться два брата.
Первым прискакал Мыржык. Не задержал его Маман. Нечем было ему задержать молодого бия: ни желания присоединиться к Кунграду, ни интереса к велико му делу суфи старый бий не выказал. Слушать же сказки о какой-то бумаге белого царя, принимающего каракалпаков под свое могучее крыло, было недосуг Мыржыку. Торопило дело суфи.
Въезжая в камыши, увидел Мыржык облако пыли над степью — густое, торопливо летящее к зарослям. Не одним копытом поднималось оно — множеством копыт.
«Бегис спешит, — догадался Мыржык. — Неужели и он возвращается с пустым хурджуном?»
Суфи посылал Бегиса к Орынбаю с тем же наказом, что и Мыржыка: привлечь дальних биев к борьбе с Айдосом. Послал не одного. Зная крутой нрав и разбойничьи замашки Орынбая, приставил к Бегису двадцать джигитов, чтоб защитили молодого бия и Орынбая напугали. Напуганный, он более сговорчив и податлив.
Стая воронья вроде бы прилетела и спустилась в камыши, так стремительно и шумно вынеслись на поляну джигиты Бегиса. Все на добрых конях, в шапках меховых, перепоясанные ремнями, отяжеленные мечами и копьями. Сам Бегис был тоже с мечом, подаренным Туремуратом-суфи. Не с простым мечом, а с дорогим, отделанным серебром и бирюзой.
Увидел брата Бегис, заулыбался, счастливый, будто не три дня, а три года не виделись. Чуяли, что ли, братья, что судьба теперь одна и что иной радости, кроме радости общения, нет у них… И еще чуяли близкую гибель свою… Когда вражда в семье, короток путь каждого. А перед вечной разлукой хочется ли разлучаться даже на мгновение?..
— Удачна ли была поездка? — спросил Бегис. Мыржык не знал, как ответить. Приятного-то было мало. Попусту трясся в седле, навещая Мамана. Однако не начинать же с пустого разговор, и Мыржык уклонился от ответа.