Неприкосновенный запас (Рассказы и повести)

Яковлев Юрий Яковлевич

– У каждого, - не сдавался режиссер.
– Каждый, кто увидит картину, поймет нас.

– А я никак не пойму беспринципность автора!
– не отступал Хановичус.
– Как легко вы отказываетесь от своего выстраданного сюжета!

– Трудно отказываюсь, - мрачно сказал автор, - но вижу в этом большой смысл. Речь идет о добре...

– Добро!
– Енот поднял мордочку и блеснул белыми зубами.
– Фильм дело государственное! Он стоит триста тысяч!

– У нас добро - тоже дело государственное, товарищ Хановичус! вмешался в спор Карелин

и с таким ожесточением вцепился в свою бороду, словно это была шевелюра его противника.

И тут заговорил директор:

– Подумайте еще раз, товарищи! Взвесьте объективно все "за" и "против".

Хановичус надел очки и перестал быть похожим на енота.

– Редактора вы не слушаетесь, а каприз девчонки...

Карелин не дал ему договорить:

– Каприз девчонки! Да знаете ли вы, что дети в кино не играют, а живут. Это не каприз, а судьба.

– Громкие слова, - пробурчал редактор.

Карелин побледнел.

– Вы когда-нибудь видели страдания людей?
– спросил он, обращаясь к Хановичусу.
– Например, во время войны.

– Во время войны я был мальчиком, - невозмутимо ответил редактор.

– Я тоже был мальчиком. Но я видел фашистов. Я видел, как они жгли наши дома, как в нашем городе заставляли людей чистить тротуары... Зубными щетками... Потом я видел: их везли на расстрел. Я помню их лица... Они ехали в фурах...

– Какое отношение это имеет к делу?
– не поднимая глаз, спросил Хановичус.

– Я знаю разницу между капризом девчонки и страданиями человека, сказал Павел и подошел к роялю.
– Разрешите, я сыграю, - спросил он директора.
– То, что я сыграю, относится к делу.

Директор развел руками. Карелин открыл крышку рояля, потер ладони о колени, чтобы согреть, и заиграл. И все заметили, что играет он одной левой рукой. Только левой. Всю пьесу только левой рукой. В зале притихли, не понимая, что означало это необычайное выступление режиссера. Автор сидел, закрыв лицо руками. Неожиданно дверь отворилась, и вошла Инга. Никто ее не звал, никто не ждал. Она шла мимо и услышала знакомую музыку. Ее играл режиссер во время первого знакомства. Эта музыка была грустной и тревожной. Она звучала не как жалоба, а как призыв друзей: быть рядом, не отступать, держаться. Ее исполняли только левой рукой, словно правая была занята: сжимала рукоятку оружия.

Инга услышала музыку-призыв. Вошла. Карелин не сразу заметил девочку. А когда заметил, перестал играть.

– Что ты, Инга?
– спросил он.

– Почему вы опять играете одной рукой? У вас другая устала?

– Устала, - кивнул Павел.

– У Вериной мамы обе руки были заняты на войне. Она перевязывала раненых. А для винтовки не хватало рук.

Они разговаривали так, словно в кабинете никого не было.

Все молчали. Все боялись нарушить беседу Инги и режиссера.

– У санитаров нет брони. Только белый халат. А пуля не разбирает, кто солдат, кто санитар.

– Пуля не разбирает. Люди должны разбирать, - сказал Карелин и вдруг встал,

закрыл крышку рояля и, обращаясь ко всем присутствующим, сказал: Во время первой мировой войны знаменитому австрийскому пианисту Витгенштейну оторвало правую руку. Он был солдатом. И тогда другой солдат, композитор Равель, специально написал концерт для левой руки. Может быть, это тоже называется беспринципностью? Между прочим, Равель вскоре умер от военных ран... Разные бывают капризы. Пойдем, Инга.

Павел положил руку на плечо маленькой артистке, и они направились к двери.

– Снимайте по-своему, - устало сказал директор и пошел следом за ними.

18

Чем ближе к весне, тем менее прочной становится зима. Морозы ослабли, и в их владения все чаще и чаще вторгались теплые циклоны, разрушая крепости льда и снега. Солнце, которому зимой полагалось светить, но не греть, неожиданно забылось и стало припекать. Напрасно зима оскалила свои ледяные зубы - сосульки. Не было у этих зубов былой остроты и твердости: они падали на землю и со звоном разбивались. А в довершение всего вместо снега пошел дождь - это зимой-то!
– и последние островки снега были разгромлены и выброшены из города.

Больше всех от этих неожиданных перемен страдали кинематографисты.

– Что делать? Ушла зимняя натура! Как снимать сцену "зимой под окнами больницы"?

Но кинематографисты народ хитрый и находчивый. Они набирают номер "01" и вызывают пожарных. Все думают, что пожарные машины мчатся на пожар, но они спешат на съемочную площадку. Они - пожарные машины - выстраиваются под окнами больницы и начинают выпускать белую пену. Целые горы пены! И хотя снег растаял - вся земля белая... Словно выпал настоящий снег. Снег вызывали по телефону "01". Номер снега "01".

"Я здесь, мама, ты слышишь меня? Я говорю с тобой молча. Но ты должна слышать меня... Я знаю, что ты лежишь и не можешь подняться, чтобы подойти к окну... Но ты должна чувствовать, что я с тобой рядом. Я же чувствовала, когда была больна. Все время чувствовала, что ты рядом. Ты только не беспокойся за меня. Я одета тепло. У меня на ногах носки, которые бабушка прислала из деревни. И свитер, который ты сама связала мне. Правда, он немного мал, я выросла... Но он греет. Он теплый, как твое плечо... У меня немного пощипывает нос. Вот бы уткнуться носом в твое плечо... Но ничего, я подожду, когда ты поправишься. И мой нос подождет, потерпит. Главное, чтобы ты поправилась. Чтобы ты была!.."

Инга не замечала пожарных машин с белой пеной, не замечала софитов, не замечала любопытных, которые всегда собираются на местах киносъемок. Их ни мороз, ни дождь не разгонят. И милиции с ними одно мучение.

– Граждане, пройдите! Вы мешаете съемкам!

– А какой фильм снимается?

– Выйдет на экран - узнаете.

– А Банионис снимается!.. Кто режиссер?.. Вон тот бородатый?

Перекрывая все голоса, в мегафон звучал усиленный в пять раз голос помрежа:

– Гражданка в белой шубе, выйдите из кадра!