Неприкосновенный запас (Рассказы и повести)
Шрифт:
– Зачем это, Алик?
– Я постепенно приходила в себя.
– Мне хорошо в моем театре, в другом театре я не нужна, ведь мое амплуа - травести, мое место в детском театре.
– Все это верно, но нельзя быть вечно травести. Настанет день...
Мне показалось, что он сжал мое сердце в кулаке. Так сжал, что не продохнешь. Он нащупал больное место, болевую точку и нажал.
– Разве я не прав?
– Ты прав, - глухо сказала я.
– Но до этого дня еще далеко.
Он спокойно посмотрел на меня. Спокойно и как-то оценивающе.
– Как знать... Впрочем, тебе жить.
И ушел.
Антей! Где ты сейчас, Антей? В каких морях и океанах? Приди скорей, Антей, не как муж, но как рыцарь. Защити меня от самой суровой в мире жестокости - жестокости сына. Канарские острова, острова Зеленого Мыса, Огненная Земля... Где ты, Антей? Я упала на диван и заплакала. Я не просто плакала. Я оплакивала себя. Мне нестерпимо было жаль себя. Никогда еще мне не было так жаль себя. Сердце больно стучало. Оно слало свои тревожные радиограммы во все концы света. Где ты, Антей?
А вечером опять спектакль.
Я пришла в театр. Села перед гримерным столиком. Надела парик, помазала лицо оливковым маслом - я всегда перед гримом мазала лицо оливковым маслом. Потом взялась за грим. Я клала грим густыми мазками. Но странное дело: мальчишка не появлялся. На меня из зеркала смотрела несчастная женщина, смотрела сквозь толстый слой грима. И в глазах, в живых черных глазах вместо обычного озорства из глубины смотрела печаль. Я чувствовала, что он, мой желтоволосый, не придет, я не смогу играть. Получится обман, а не игра.
Я сидела с закрытыми глазами, и тут кто-то потряс меня за плечо:
– Лена! Что с тобой?
Я оглянулась.
За спиной стояла моя подруга, артистка Галина Лужина.
– Галя!
– Я обрадовалась, что она пришла.
– Галя, я не могу играть... Я играть не могу!
– Ты заболела?
– Я постарела. У меня не получается мальчишка. Я старая баба.
– Замолчи!
– Она прикрикнула на меня.
– Замолчи! Ты актриса или размазня? Возьми себя в руки. Встань!
Она не произнесла, а скомандовала: "Встань!" Я послушно встала.
До начала спектакля оставались считанные минуты. И тут, я не знаю, откуда он взялся, этот проклятый мальчишка! Я как бы вспомнила, что я не просто женщина, мать, я артистка, артистка-травести. Я приказала мальчишке: явись, защити меня! И он явился. Я подняла глаза и увидела желтоволосого, скуластого, с озорными глазами. Боль отпустила меня. Я услышала гул множества ног и почувствовала, как подземные толчки сотрясают театр. Значит, зрители входят в зал. Штурмуют его, как крепость. Я воткнула в парик две шпильки, чтобы крепче держался, и вышла в коридор.
Через несколько дней в доме появился Антей. Словно услышал тайный сигнал и примчался, мой верный друг. На этот раз он привез огромную морскую звезду кораллового цвета с шершавыми краями.
Увидев звезду, Алик улыбнулся и сказал:
– Звезда мировецкая...
– И тут же, отвернувшись от звезды: - Отец, ты же обещал
– Я привез тебе джинсы, - сказал Антей и протянул сыну подарок.
Алик принял подарок, осмотрел его оценивающим взглядом, долго разглядывал яркую этикетку и наконец выдохнул:
– Отец, ты гений!
В какое-то мгновение он напомнил мне дикаря, который радуется дешевому зеркальцу. Но это мгновение прошло, и в доме наступил праздник.
Я не стала рассказывать Антею про свой разговор с сыном. Зачем огорчать его? Ведь он так редко бывает дома, и для него дом и праздник были одним и тем же. Кроме того, я уже не так остро чувствовала боль, которую доставил мне разговор с сыном. Мне уже стало казаться, что я преувеличила значение его слов. Я дала себя уговорить. Я уговорила себя. Морская звезда, привезенная от берегов Новой Зеландии, светила как звезда счастья.
4
Здравствуй, лев! Я берусь за кольцо и тяну на себя, а лев тянет на себя, мы как бы играем в игру - кто кого перетянет. И я - маленькая, хрупкая - оказываюсь сильней. Я перетягиваю. Открываю тяжелую дверь и вхожу в театр. И я опять перед туалетным столиком. Превращаюсь из женщины в мальчишку. Желтый паричок... Удивленно приподнятые брови... И прощайте, Елена Юрьевна! До скорого свидания. Первый звонок. Второй...
И каждый раз это похоже на пуск ракеты. Три, два, раз. Пуск! Дым и пламя. Грохот двигателей. Нет, не двигателей, а сердца. Сердце грохочет, когда делаю решительный шаг и попадаю на сцену. Из одной стихии в другую. С земли в космос.
Все системы работают нормально. Самочувствие космонавтов хорошее.
Я стою на бочке, а у моих ног стоит Сенька Шубин (артистка Галина Лужина). Его красное, веснушчатое лицо на уровне моих коленок. Он дышит мне в колени. Он говорит:
– Поклянись!
И я с бочки произношу:
– Слово мужчины!
Он сопит мне в колени. Не слышит, что ли? И тогда я еще громче говорю:
– Слово мужчины! Не слышишь, что ли?
Все по пьесе, и по пьесе он должен ответить:
– Ешь землю!
Он не успевает заставить меня есть землю, из зала, как брошенный камень, летит чей-то скрипучий голосок:
– Не верь ему... Он... он... тетка!
"Тетка"! Мое сердце останавливается. Я теряю равновесие. Словно тот скрипучий голосок сбил меня с бочки. Сбил меня с роли. Сорвал желтый паричок, размазал по лицу грим.
Сенька Шубин - артистка Галина Лужина - краснеет еще гуще. Растерялась. Не знает, что делать.
Зал замер. Скрипучий голос еще дрожит под сводами долгим, не проходящим эхом. Я представляю себе этого примерного мальчика, который в классе сидит на первой парте и без конца тянет руку: все знает. Редкие зубы, белый воротничок, ботинки блестят, начищены. Я вижу его в темном провале зала, и мне хочется сбежать туда, в партер, отыскать своего разоблачителя и вцепиться ему в волосы. Я найду его даже в темноте. Каким-то шестым чувством найду.