Неприкосновенный запас (Рассказы и повести)
Шрифт:
Скрип шагов. Удары сердца, шепот звезд.
Это не звезды, это я шепчу: "Алик, где ты? Алик, вернись! Алик, стань тем, кем ты был, - стань моим сыном. Моим сыном стань!"
Мне самой хочется потеряться, исчезнуть, раствориться в безмолвии ночи, превратиться в порыв ветра. Но я не могу оставить его одного, моего потерянного сына. Ведь он тоже страдает. Может быть, у него тоже потеря потерял мать. Нет, дети страдают не от того, что потеряли, они страдают от того, что не нашли.
Я потеряла, он не нашел. И поэтому мы оба одиноки.
Когда
Я подхожу и останавливаюсь перед закрытой дверью. Большие матовые шары не горят. В окнах - черные стекла ночи. Лев дремлет, не выпуская из зубов кольца. Театр, мой родной театр спит, отдыхает, набирает сил к завтрашнему дню.
Театр, помоги мне, спаси меня от одиночества, найди мне сына!
Мои губы шевелятся, шепчут. Их шепот похож на молитву. Это я молюсь сама себе. Сама себе рассказываю свою жизнь. Я потеряла сына. Мне надо держаться, чтобы не потерять себя. Чтобы себя не потерять.
Через несколько дней мы беседуем как ни в чем не бывало.
– Знаешь, мать, вчера я был в твоем театре.
– Алик со временем стал называть меня не мама - мать.
– Совершенно случайно. Инкогнито. Некуда было деваться. А в вашем театре были билеты. Я, наверное, погорячился... в полемическом задоре. Ты играешь, конечно, здорово. Талант есть талант... Но что я тебе хочу сказать: такое впечатление, что на сцене идет историческая пьеса. Нет сейчас таких ребят. Теперь ребята действуют иначе и говорят иначе. А говорят они иначе потому, что чувствуют иначе. На что-то смотрят проще, на что-то сложнее.
Я была удивлена. Давно уже не слыхала от сына рассуждений. Я даже обрадовалась и приняла его вызов.
– По-твоему, Алик, если вместо "познакомь меня с девушкой" сказать "скадри мне чувиху", многое изменится?
– По крайней мере, речь будет современной, - ответил Алик.
– Но не все же сегодня называют девушек чувихами.
– Не все. Но это примета времени.
– А в произведениях классиков девушек именовали барышнями. От этого их произведения не утратили силу. Настоящие пьесы пишутся на долгие времена. Театр должен не только отражать, но и подавать пример. Увлекать. Разве ты не согласен?
– А если театр оставляет равнодушным?.. В твоем театре очень много умиления. Наши ребята жестче. Решительней. Самостоятельней.
– Суше и черствее, - продолжила я его речь. И спросила: - А ты с кем был с театре?
– С девушкой.
– Большего ты мне не хочешь сказать?
– Ее зовут Алла. Между прочим, наши взгляды на искусство совпадают.
5
Я люблю после спектакля побыть одна в гримерной. Сесть в кресло, закурить сигарету, закрыть глаза и не спеша вернуться на землю, превратиться в самое себя.
В этот день я так устала, что даже не сняла костюм, не стерла грим так и плюхнулась в кресло.
И
– Да!
– Я открыла глаза.
Но, видимо, мое "да" прозвучало недостаточно громко, потому что за дверью его не услышали и постучали снова.
– Входите, входите!
Дверь медленно отворилась. На пороге стоял Гоша - давний приятель сына. У него было плоское круглое лицо, похожее на луну, какой ее рисуют дети: широко расставленные глаза, широкий нос, рот скобочкой.
– Здравствуйте!
– Здравствуйте!
Алик относился к Гоше покровительственно, он как бы перерос Гошу, стал взрослее его. Гоша вообще был неторопливым, с замедленной реакцией.
Гоша молчал. Чтобы как-то начать разговор, я спросила:
– Ты был на спектакле?
– Не-ет.
– Как же ты попал сюда?
– Я к вам... специально...
Тут он запнулся, а я впервые почувствовала смутную тревогу. С какой стати Гоша специально приходит ко мне в театр?
– С Аликом ничего не случилось?
– спросила я и почувствовала, как сердце начало биться сильнее.
Мой гость покраснел, переступил с ноги на ногу; он мучительно искал нужные слова, чтобы объяснить цель своего прихода. Но не нашел этих слов и ответил просто и... страшно:
– Тут ребята собираются бить Альку... Они будут ждать его у изостудии.
– Что ты говоришь, Гоша? Почему бить? Ты ничего не путаешь?
Гоша покачал головой.
– Но расскажи подробнее.
– Я не на шутку разволновалась.
– За что?
– Не знаю, - пробурчал нежданный гость, - слышал, что собираются. Я пойду, ладно?
– Иди, Гоша, иди.
Я проводила его до двери и осталась одна со своей тревогой. Эта тревога нарастала, заполняла мою грудь, всю меня, весь мой мир. Я почувствовала, как испарина покрыла лицо и ноги стали слабыми. Я опустилась на стул.
Что делать? Звонить в милицию? Немедленно бежать в изостудию и предупредить Алика? Надо что-то делать. Я вскочила с места и стала ходить по комнате, как ходят, когда спешат, а нужная вещь куда-то запропастилась.
Мысль работала напряженно: я должна спасти его, я должна быть рядом.
Властный порыв подхватил меня и понес вперед. Я выбежала в коридор, накинув куртку, с грохотом сбежала по лестнице с железными ступеньками, пронеслась мимо удивленного вахтера и очутилась на улице.
В лицо ударил резкий ветер. Сгущались сумерки, фонари еще не зажглись. И город как бы отступил в тень. Было скользко, вечерний морозец успел прихватить мокрые тротуары. Мчались машины. Сухо хлопали крыльями голуби. Какая-то старушка шла, бессмысленно подняв над головой раскрытый зонтик, никакого дождя не было. Я прошла один квартал, второй, вышла на набережную. И вдруг провела рукой по голове и почувствовала, что на мне парик. Только тогда я поняла, что выбежала из театра в гриме и костюме моего героя. Как была на сцене, так и выбежала на улицу.