Неприкосновенный запас (Рассказы и повести)
Шрифт:
"Говорил... советовал..." - как горькое эхо отдавалось в моей груди.
Потом мы долго шли молча, и вдруг он спросил:
– Ты убежала со сцены?
Он бросил на меня острый взгляд, словно уличая во лжи. Я промолчала.
Тогда он сказал:
– Ты обманываешь меня... Скажи правду.
Вместо ответа я запустила руки в карманы и достала оттуда сигареты и зажигалку "ролленс". Я сжала пачку в кулаке и зубами достала оттуда сигарету, как тогда, при мальчишках. Щелкнула зажигалкой. Мерцающий огонек появился на конце сигареты. Алик наблюдал за мной внимательно и настороженно.
– Хочешь?
– Я протянула ему пачку.
Алик отказался.
–
– Изучаю жизнь, - почти не подумав, отвечала я.
– Тогда другое дело, - сказал Алик, но продолжал смотреть на меня вопросительно, почти с испугом.
И от этого его неравнодушия я вдруг почувствовала слабый отблеск радости, недолгой радости, которая порой находит себе щелочку в темном горе. Я почувствовала, что ему не все равно, что со мной. Исчезли ледяные слова: "как дела", "нормально". На какое-то мгновение я забыла о главном об ударе, который пришелся по мне. Об ударе Алика...
– Я тут пристала к мальчишкам, - спокойно заговорила я, - разыграла небольшую сценку.
– Они же могли ударить тебя!
– в голосе Алика прозвучал неподдельный испуг.
– Они не ударили меня, - твердо произнесла я.
– Могли, но не ударили. А вот ты...
Я оборвала фразу на полуслове, но он все понял. Он понял, что я знаю про то, что он ударил девочку.
– Это совсем другое, - глухо сказал Алик.
– Нет! Не другое...
– сказала я.
– Она тоже будет матерью. А ты еще до того, как она стала... ударил.
– Мама... Она сама виновата... Она...
И тут со мной произошло нечто страшное - в первый раз в жизни со мной произошло это. Я остановилась. До боли сжала зубы и как-то неумело, неловко - не то что на сцене!
– замахнулась и...
Проходившие мимо люди видели двух мальчишек - одного повыше, другого пониже. Они видели, как тот, что пониже, размахнулся и ударил своего спутника. Ударил, а сдачи не получил. И никакой драки не получилось. Им, прохожим, было невдомек, что это мать и сын. Мать, которая одна пошла против компании подростков, чтобы защитить сына. Хотела защитить, а сама ударила его.
– Ты пожалеешь об этом, мать, - пробормотал Алик и зашагал прочь.
Впервые в жизни ударила сына. Не маленького, а большого, взрослого парня. Ударила на улице при всем честном народе. И эта пощечина прогремела для меня на весь город, на весь мир. И мое сердце готово было разорваться.
Ночью он постучал ко мне в дверь. Я не ответила. Он все равно отворил дверь и вошел. Горел свет. Я лежала на диване одетая и невидящими глазами смотрела в потолок. Когда он вошел, я не пошевельнулась.
– Я знаю, что ты не спишь, мама, - сказал он.
– Я понял, для чего ты была в гриме на улице. Ты хотела защитить меня.
– Нет!
– вырвалось у меня.
– Сперва хотела, потом уже нет.
– Пойми, что я один в целом свете. У меня нет друзей и нет девчонки, которая бы мне нравилась.
– До сегодняшнего дня у тебя была мать, - глухо отозвалась я.
Он покачал головой.
Я вопросительно посмотрела на него.
– Ты ничего не знала, что со мной творится. Я говорил "нормально", и ты успокаивалась. Алла сказала, что у всех актрис есть любовники... это обязательно... И у тебя тоже.
– Все равно, - с болью пробормотала я.
– Ты не должен был.
– Она оскорбила...
– Все равно!
Он приблизился ко мне, и я обхватила двумя руками его голову. Я сжимала ее изо всех сил и все повторяла, повторяла:
– Все равно!.. Все равно!..
И слезы текли по моим щекам, соскальзывали на губы, и я чувствовала
Если я выйду на сцену и сыграю сына Алика, сыграю его таким, какой он есть: холодного, скрытного, жестокого, думающего только о себе, любящего только себя и в чем-то беспомощного, продолжающего оставаться моим. Если я сыграю его таким, какой он есть, понравится ли это ребятам, сидящим в зале? Будут ли они одобрительно хлопать и срываться с мест, когда нужно будет защитить его? Или они останутся равнодушными? А может быть, кто-либо из сидящих в зале узнает в Алике себя, посмотрит на себя со стороны - и тогда что-то дрогнет в нем, сдвинется с мертвой точки? Что важнее? Может быть, мне удастся сказать им - похожим на моего Алика - то, что они не услышат ни от кого, вернее, посмотрев спектакль, они скажут это сами себе. А когда человек говорит трудную правду сам себе, это чего-то да стоит. Это многого стоит.
Я буду выходить на сцену и играть собственного сына. Может быть, мне не будут хлопать и никто не бросит к моим ногам даже скромной ромашки. Пусть. Я иду не на сцену, я иду в бой.
Я натягиваю желтый паричок. Он жмет голову, а шпильки, которыми он крепится, колются, все время дают себя знать. Но я натягиваю на голову парик, как рыцарский шлем или как шлем бойца. Не думайте, что шлем не давит на голову, а сидит легко и элегантно. Это только на картинках или в кино. Я надеваю рубашку без двух пуговиц и потертые - непременно потертые!
– штаны. И кеды, и беретку с суконной вермишелинкой на макушке. Я накладываю грим, грубый, цвета обветренного мальчишеского лица. Мне трудно ходить на руках, карабкаться на деревья, сбивать с ног хитрым приемчиком. Я ведь женщина. Не очень молодая. Но я пойду, вскарабкаюсь, дам подножку. И надо будет - свистну, сложив пальцы колечком. Потому что я - артистка-травести. И я должна так здорово изображать мальчишек, чтобы никому в голову не пришло, что я не мальчишка. Они должны идти за мной. Они должны верить мне. Потому что никто не сумеет сказать им трудную правду так, как смогу я.
Звенит третий звонок.
Я делаю глубокий вдох и выхожу на сцену.
ГОНЕНИЕ НА РЫЖИХ
Таня стояла в ванной комнате перед зеркалом и внимательно рассматривала себя, словно видела впервые. Она медленно провела рукой по волосам, коснулась пальцами бровей и прижала руку к виску. Она осталась недовольна встречей с самой собой и тихо произнесла:
– Я знаю, это потому, что я рыжая.
Ей на память сразу пришел разговор с Ритой, и она как бы услышала голос подруги:
– Чудачка! Сейчас самое модное - рыжие волосы. У нас в цирке девчонки специально красятся в рыжий цвет.
– А из рыжего можно перекраситься?
– Сколько угодно! Только это глупо.
– Пусть глупо. Мне надо.
Над плечами у Тани две короткие косички, стянутые резинками от лекарства. Таня освободила одну косичку от резинки и медленно стала расплетать ее.
Она все еще смотрела на себя и тихо сама себе говорила:
– Не надо дразнить верблюда за то, что у него на спине горб. Может быть, ты тоже кажешься верблюду уродом, потому что у тебя нет горба. Он же не дразнит тебя. Он молчит, только презрительно выпячивает нижнюю губу. Выпячивай тоже губу, но не дразни верблюда... У слона длинный нос. Болтается, как брандспойт. Тигр оранжевый с черным, он похож на осу. Бегемот вообще урод, у него в пасти зубы, как березовые полешки... Но может быть, у слонов считается: чем длиннее нос, тем прекраснее. А тигр без полосок - все равно что ты в полоску. А зубы-полешки - это как раз то, что нужно настоящему бегемоту.