Неприкосновенный запас (Рассказы и повести)
Шрифт:
У входа в политотдел путь нам преградил помощник дежурного.
– Кто такие? Куда?
– Это артисты, - сказал я удивленному сержанту, - по распоряжению полкового комиссара...
– Сейчас вызову дежурного.
Издалека послышалось глухое уханье орудий, небо опалил красный всполох. Где-то на переднем крае заговорили орудия.
Появился дежурный: высокий политрук с серым усталым лицом.
– Вот прибыли артисты, - доложил часовой.
– По приказу полкового комиссара, - пояснил я.
– Странные артисты, - буркнул дежурный.
–
В физкультурном зале горела тусклая лампочка. На полу лежало много спортивных матов. На двух крайних спало несколько бойцов, накрывшись с головой шинелями. Их винтовки стояли в головах, прислоненные к шведской стенке. Посреди зала в печурке теплился огонь, рядом лежала горка угля.
Ребята не ложились, толпились вокруг меня.
– Сейчас главная задача подкормить вас, чада мои, дать вам набраться сил, - втолковывал я своим ребятам.
– Но с первого же дня начнем занятия у станка. Экзерсис - наша боевая подготовка. Надо больше двигаться. Пусть каждая клеточка оживет от прилива свежей крови. А сейчас спать!
Утром к нам в физкультурный зал пришел пожилой человек в гимнастерке без петлиц, с ящиком на плече.
– Здравствуйте. Буду играть у вас на баяне.
– Здравствуйте. Как вас зовут?
– Павел Филиппович Белов. Но вы зовите меня дядей Пашей. Я ведь человек невоенный.
Он поставил на пол ящик и вынул завернутый в тряпицу инструмент. Критически осмотрел его. Взял несколько аккордов.
– Замерз баян, - сказал он и, сев на ящик, заиграл, словно хотел разогреть свой замерзший инструмент.
Я целую вечность не проводил занятий. Давно не испытывал такой радости от простого повседневного экзерсиса. Я ходил по залу без валенок, в носках и отсчитывал, отсчитывал под дяди Пашину полечку:
– Раз, два, три... Раз, два, три... Женя, разверни корпус. Так. Алла, тяни ногу, тяни ногу... Раз, два, три... Раз, два, три...
Но радостное чувство возвращения к своему любимому довоенному занятию было омрачено тем, что ребята - чада мои!
– исполняли движения неумело и неэлегантно, как новички. То и дело мне приходилось хлопать в ладоши, и полечка замирала.
– Все забыли! Азбуку забыли! Ну кто так делает! Ну кто так делает! Жаль, нет зеркала! Вы бы сами удивились, как плохо у вас выходит. Но зеркало негде взять. Я буду вам показывать. Смотрите все на меня... Дядя Паша, прошу.
Я показывал ребятам, как надо, а они смотрели на меня широко раскрытыми глазами, все было для них как в новинку.
– А теперь вместе! Энергичнее! Энергичнее! Плавно! Раз, два, три!.. Раз, два, три... Уже лучше.
Неожиданно Шурик двумя руками ухватился за перекладину. Я не сразу заметил, как вся музыка слилась для него в одну протяжную бесконечную ноту. Зал закружился. Изображение превратилось в негатив: белое стало черным, черное - белым... Он потом рассказал мне.
Ребята обступили Шурика. Я оглянулся. В зале, напротив шведской стенки, стоял невысокий подполковник в меховой безрукавке и белых с коричневой кожей бурках. Из-под шапки, надвинутой на лоб, смотрели темные маленькие глазки - маленькие,
Заметив старшего начальника, я вытянул руки по швам и, хотя был без валенок, пятки поставил вместе, носки врозь.
Некоторое время подполковник молча разглядывал моих ребят. Потом вдруг уставился на меня и срывающимся голосом спросил:
– Ты кого это привез, балетмейстер?
– Артистов балета, - ответил я.
– Артистов?
– Левый глаз у подполковника задергался.
– Где артисты? Я, понимаешь, вижу детский сад. Ты себе отдаешь отчет, что на фронте не место для детишек?
– Эти дети прекрасно танцуют. Они смогут...
– Мы сами согласились, - вдруг сказал Вадик.
– Мы не дети!
– вмешалась в разговор Тамара.
Шурик, преодолев слабость, встал.
– Отставить разговоры!
– У подполковника снова дернулся глаз. Завтра приедет полковой комиссар и решит, что с тобой делать за невыполнение приказа...
– И, повернувшись к детям, он сказал: - А вас завтра отправят домой, в Ленинград!
И зашагал к двери.
Я посмотрел на своих ребят. Они замерли, вопросительно глядя на меня: неужели завтра им предстоит снова очутиться в безжалостном мире блокады?
– Продолжим экзерсис, - через силу сказал я.
12
Ранним мартовским утром батальон отходил на отдых.
Брезжил рассвет. Над землей, вернее, над снегом поднимался туман. И потому, что день еще не наступил, все казалось серым: и небо, и снег, и идущий батальон.
Издалека солдаты сливались в одну массу, и казалось, по земле движется тяжелая серая туча. И был слышен частый, приглушенный снегом шум шагов.
Эта грозная лавина не шла, а надвигалась.
Батальон спешил: надо было до наступления дня пройти простреливаемый участок.
– Шире шаг!.. Шире шаг!..
– командовал простуженный голос. Подтянись!
В этой общей массе командиров не было видно. И казалось, батальон сам себе подает команду, поторапливает.
Я стоял на крыльце школы, наблюдал за движением батальона и думал: что будет со мной? Будут судить трибуналом? Отправят в штрафбат или вернут на батарею? Но заботила меня не собственная судьба - меня тревожили мои ребятишки: что будет с ними? Зачем полковой комиссар приехал к нам на дамбу?! Разыскал меня среди тысяч других бойцов. Послал в Ленинград...
Мне вдруг захотелось на батарею, на открытую всем ветрам и всем вражеским снарядам дамбу, к моему орудию, в землянку, к ребятам. Так захотелось, словно в целом свете не было роднее места.
И тут рядом со мной возникла Тамара.
– Борис!
Большие серые глаза внимательно смотрели на меня.
– Видите, с плацдарма на отдых отходит батальон... Мы дадим для бойцов концерт.
– Вы с ума сошли! У вас не хватит сил, Тамара!
Но она исчезла так же неожиданно, как появилась. Передо мной белел снег и черной полосой вилась дорога, по Которой шли солдаты. Я услышал согласный, сливающийся хруст шагов. Увидел парки дыхания. Увидел лица усталые, серые, однообразные.