Неприкосновенный запас (Рассказы и повести)
Шрифт:
Я закрыл глаза, а открыл их, только когда в зале снова зазвучали аплодисменты. Тамара все еще стояла на месте, не в силах сделать шага. Может быть, даже не слышала, как хлопают бойцы ложками по котелкам.
И только румянец - два поцелуя, размазанных по щекам, - военный камуфляж вводит в заблуждение.
И тогда полковой комиссар вышел на середину столовой и поднял руку:
– Концерт окончен! Артистов - в госпиталь! Балетмейстеру благодарность!
Бойцы дружно захлопали, загрохотали ложками по котелкам. Сами того не сознавая, они аплодировали приказу
– А теперь расскажите, как вы додумались привезти на фронт детей, сказал полковой комиссар, когда мы остались одни.
– И кто вам дал право рисковать их жизнью?
Я молча смотрел в глаза комиссара и терпеливо ждал, когда он скажет все, что, будь я на его месте, должен был бы сказать тоже. Когда же полковой комиссар умолк, заговорил я:
– Вы считаете, что в городе, окруженном врагами, дети подвергаются меньшей опасности? Или там не рвутся бомбы и снаряды? А сколько ребячьих жизней уносит тихая голодная смерть? Тут мы их еще побережем. Подлечим. Подкормим. Может быть, кое-кому спасем жизнь. А танцоры они превосходные.
– Ну, Корбут! Ну, балетмейстер!
– воскликнул полковой комиссар и заходил по кабинету.
Я почувствовал, что теперь он уже спорил не со мной, а с самим собой, и прежде чем принять решение, обдумывал его - перебрасывал с руки на руку, как горячую картошку.
– Ну, Корбут! Ну, учитель танцев!
Он весь был в движении, работала не только его мысль, но все его ладное тело двигалось, помогало мысли.
– А танцоры они действительно прекрасные. Когда они танцевали, у меня сердце обливалось кровью. Кто это додумался выпустить их?
– Они сами, - ответил я.
– Хотели выручить меня.
– И выручили.
Полковой комиссар улыбнулся. И тут я понял, что выполнил его приказ.
Через некоторое время мне присвоили звание лейтенанта. А полковой комиссар стал называть меня "киндерлейтенант".
Часть вторая
БАЛЕРИНА
1
Нашу танцевальную группу поместили в одном из бывших классов. Парты мы сдвинули к стоне, на железном листе установили печурку с длинной трубой, выведенной в форточку, расставили койки, между мужской и женской половинами натянули несколько плащ-палаток.
Черная доска, сохранившаяся в классе с мирного времени, напоминала ребятам школу, их жизнь без тревог, бомбежек, голода...
На доске было написано: "Завтра подъем в шесть, завтрак в семь, политинформация в семь тридцать, экзерсис в восемь, выезд на концерт в десять".
Мы - фронтовые танцоры. Мы странствуем по частям и подразделениям. Выступаем в заброшенных домах и в землянках. При свете коптилок и свечей, порой гаснущих от вихря, который в танце поднимают мои ребята. Мы разучиваем новые танцы прямо на шоссе, там где асфальт не разбит снарядами. Мы движемся на тряских полуторках, на подводах, пешком. Иногда нам приходится делать большие переходы. И тогда мы, по примеру нашего маленького мудреца Шурика, приговариваем: "Ходить надо уметь, ходить надо любить..."
Идем, раз надо. Идем да еще тащим за плечами вещевые мешки с костюмами.
Раз, два,
Впереди я, киндерлейтенант, за мной дядя Паша, наш старый баянист.
За ним - остальные.
И вот в поле красным островком возникает кирпичный завод. Труба, по всей вероятности сбитая прямым попаданием снаряда, лежит в траве, расколотая на несколько кусков. А основание трубы похоже на крепостную башню. Завод частично разрушен: он был превращен в крепость, и его штурмовали как крепость. В стенах зияли проломы.
Мы выступаем в жерле огромной печи для обжига кирпича. Часть жерла зрительный зал, часть - сцена.
До начала выступления наши дорогие зрители - бойцы потрудились: расчистили от битого кирпича "сцену" и соорудили для себя места в "зрительном зале" все из того же кирпича.
Дядя Паша пробежал своими сухими пальцами по клавишам баяна, и... "тачанка" вылетела из темного тоннеля под закоптелые своды, зазвучали дружные щелчки каблуков. Мазутовые светильники горели чадящим пламенем. Света было мало, на лицах танцующих ребят играли слабые блики, и пахло дымом. Получился какой-то танец огнепоклонников. Когда зрители захлопали, я вышел наружу, на солнышко. И пошел вдоль стен завода.
За моей спиной послышались голоса. Эти голоса долетели до меня из пролома стены. Я сразу узнал высокий голос Вадика и голос Тамары, чуть с хрипотцой.
– Тебе не холодно?
– спрашивал голос Вадика.
– Не-ет.
– Что же ты дрожишь?
– Мы далеко забежали. Надо возвращаться.
– Подожди... А теперь тебе тепло?
Я не слышал, что ответила Тамара. И на некоторое время голоса стихли.
– Твои волосы пахнут шиповником, - вновь послышался голос Вадика.
– Вадик, ведь я блокадная девчонка. Я же тебе не нравлюсь.
– Молчи!
– отозвался голос Вадика.
– Давай здесь остановимся, никуда не пойдем. Будем жить в пещере.
– Как Том и Бекки?
– в тон ему спросил голос Тамары.
– Ничего у нас не выйдет. Война.
– Ты боишься обстрела?
– Когда ты со мной, я ничего не боюсь, - был ответ.
И снова тихо.
– Мы никогда с тобой не расстанемся?
– спросил Вадик.
– Никогда, - ответила Тамара.
– Ты любишь меня? Верно?
– Верно, - не раздумывая, ответил Вадик.
– Я думала, нельзя полюбить блокадную девчонку, потому что в ней что-то оборвалось, увяло.
– Глупости! Это тебе кто-то наговорил глупости. Мы будем вместе с тобой танцевать всю жизнь. Это же здорово - танцевать вместе.
– Здорово!
– согласилась Тамара.
– А почему твои волосы пахнут шиповником?
– Не знаю.
Я стоял спиной к пролому, боясь пошевелиться, чтобы не выдать своего присутствия. Потом я услышал хруст щебенки под ногами. Оглянулся. Передо мной стояла Тамара. На фоне закоптелой стены она казалась тоненькой и хрупкой. Глаза ее странно блестели, словно излучали свет. Она вопросительно смотрела на меня - слышал я или нет? Я вдруг тоже почувствовал запах шиповника. К этому запаху примешивался запах дыма.