Неприкосновенный запас (Рассказы и повести)
Шрифт:
В этот день все забыли про него. Знали, что старик занемог и отлеживается в хозвзводе, где стояла его койка. С ним такое и раньше случалось. Но весь вид старика говорил о том, что он пришел не из хозвзвода, а проделал трудный, изнуряющий путь. Шинель на нем была мокрой, хлястик держался на одной пуговице. Щеки запали, глаза лихорадочно блестели и были красными, как после бессонной ночи. Он вошел в класс и, не раздеваясь, сел за парту, служившую столом. Потом дрожащими руками стал сворачивать толстую
Я подошел к нему.
– Дядя Паша, Тамара пропала!
Не поднимая глаз, он сказал:
– Знаю.
Я наклонился к старику.
– Вы знаете, где она? Она жива?
– Жива.
Все облегченно вздохнули: слава богу, жива.
– Где же она?
– Она в Ленинграде... Во Дворце пионеров.
– Как? Что она делает во Дворце пионеров?
– воскликнул я и осекся вспомнил, что Дворец пионеров превращен в госпиталь.
Значит, Тамара в госпитале.
– Что с ней, дядя Паша?
Он молчал. Мне хотелось трясти старика за плечи, вывести его из странного оцепенения. С трудом я сдержался, взял себя в руки, понял, что старик сам еле живой, чем-то потрясен.
Наконец баянист заговорил:
– Ранена Тамара. На переправе. Возвращались с плацдарма, и тут ее... миной.
– Какой плацдарм? Какая мина?
– Я не мог поверить в реальность того, о чем мне говорил старик.
– Вы там были?
– Был.
"Зачем?" - хотел спросить я и тут же понял бессмысленность своего вопроса. Тамара ранена, и теперь уже все не имело значения.
Собравшись с силами, я спросил:
– Тяжело ранена?
– Тяжко, в бедро. Вот тут записка...
Он долго рылся в кармашке гимнастерки, пока наконец не нашел сложенный вдвое листок.
Я протянул руку к дяде Паше, но он покачал головой.
– Не вам. Вадику.
Вадик взял из рук дяди Паши записку и отошел к окну. Записка была короткой, но читал он долго, словно не мог разобрать почерк. На самом деле он все разобрал, но не знал, как понимать ее, что с ней делать.
Наконец он подошел ко мне и молча протянул листок. Это была старая увольнительная записка, которую я подписал, провожая Тамару три дня назад в город.
– Там, на обороте...
Я перевернул бумажку и прочел:
Вадик. Со мной все кончено. Я больше никогда не смогу танцевать. Достань, если сможешь, пистолет. Твоя Тамара.
У меня перехватило дыхание. Я поднял глаза на Вадика, тот по-прежнему стоял рядом.
– Что ты думаешь?
– спросил я его.
Вадик пожал плечами.
Тогда я спросил:
– Если бы меня не было, а тебе отдали эту записку,
– Не знаю.
– Но ведь она надеется на тебя.
– Что ж, по-вашему, надо принести ей оружие? Я не дурак.
– Понимаю, что ты не дурак. Я тебе дам увольнительную. Поезжай в Ленинград. Тамара в госпитале во Дворце пионеров. Побудь с ней. Собирайся.
Некоторое время он топтался передо мной, потом сказал:
– Лучше вы, Борис Владимирович. Чем я могу ей помочь?
Мне захотелось ударить его. Но я только до боли сжал кулаки. И отвернулся.
– Действительно, лучше ехать мне, - пробормотал я.
– Иди!
Он пожал плечами и вышел из класса. Записка так и осталась у меня. Навсегда. Я снова подошел к дяде Паше.
– Дядя Паша, вы выступали с нею в Ленинграде?
Он махнул рукой и сказал:
– Какой там Ленинград!.. На плацдарме были мы.
– Вы с Тамарой... на плацдарме?
Этого я уж никак не ожидал, даже от Тамары. Значит, подхватила она свой вещевой мешок с костюмом цыганки и рванула на плацдарм.
– Как же вы решились, дядя Паша? Ведь вы взрослый человек!
– Да вот решился... Уговорила она меня.
...Тамара подошла к дяде Паше и как бы ненароком спросила:
– Дядя Паша, вы давно не получали писем из дома?
– На прошлой неделе получил от внука, - ответил баянист.
– Он мне картинку прислал. Дом с двумя окнами и дым над трубой.
– Это хорошо, - сказала Тамара, - когда над трубой дым. Ленинградские малыши рисуют дома без дыма. Правда, страшно, когда на картинке дома есть, а дыма нет?
– Много что страшно, - уклончиво ответил старый баянист.
Он исподлобья посмотрел на Тамару и почувствовал, что она что-то замышляет.
– Ты говори, чего тебе?
– сказал он.
– Эх, дядя Паша, я бы сказала, да боюсь...
– Я не кусаюсь.
– Лучше бы кусались. Я не боюсь боли. Могу терпеть. В школе шла первой на прививку. Я боюсь, что вы меня не поймете. Вы ведь были под обстрелом, правда? И ничего?
– Ничего, - ответил дядя Паша, - остался жив.
Он никак не мог понять, к чему она клонит.
– Конечно, остались!
– оживилась Тамара.
– И не обязательно в бою погибать. Когда боец идет под огонь, он верит, что пуля пролетит мимо, а осколок вопьется в землю. Ведь большинство осколков попадает в землю.
– Ты говори ясней, - не выдержал дядя Паша.
– Завтра на плацдарм идет пополнение. Ночью будут переправляться. Давайте махнем туда... Я договорилась с одним лейтенантом.
– Нам-то с тобой что делать?
– Дадим концерт.
– Там без нас будет концерт, на плацдарме-то.