Непрожитое детство
Шрифт:
– Молчать!
Толстушка затихла.
– Надо еще к судье заглянуть и вызвать на разговор, – примирительно добавила старшая.
Екатерина вошла в больничную палату Эльзы – девочки-подростка, в изнасиловании которой обвинялись супруги Бирюзовые. Обыкновенная комната с двумя подвесными кроватями. Одна из которых была свободна, а на другой лежала Эльза, вся утыканная блестящими трубками. Екатерина с нежностью посмотрела на девочку. В лице Эльзы сочеталась детская звонкость и уже взрослая грусть.
Немного отдохнув и съев таблетку жаркого, Екатерина достала одноразовую губку. Она быстро омыла тело с едва оформившимися грудями и светлым пухом внизу
– Какая ты красавица! Шея тонкая, гибкая. Плечи плавные. И у тебя чудесный овал лица – сердечком.
На полу Екатерина заметила пожелтевший, ветхий лист – фрагмент статьи из старинной, еще бумажной газеты с фотографией незнакомого мужчины. На подушке – голова явно неживого человека. В лице отрешенность и опустошенность, черты словно стерлись. В статье говорилось, что неизвестный папарацци подкупил медбрата, пробрался в палату великого режиссера Феллини и сделал посмертное фото мастера. Автор статьи утверждал, что вся Италия возмущалась актом вандализма, учиненным над ее любимцем и гением. Автор обвинял папарацци в преступном неуважении к частной жизни. Екатерина видела несколько фильмов Феллини. Ленты походили на ожившие живописные полотна. Феллини поражал своими женщинами с обильными грудями, иронией и тайной. Екатерина удивилась, что автор статьи порицает вторжение в частную жизнь, вернее в смерть. В двадцать втором веке понятия частной жизни не существовало. Все, в том числе гении, жили под прицелом камер, прослушиваемые, прощупываемые. Это стало нормой, поддержанной страхом перед терактом со стороны Белого Братства.
– Смерть, – Екатерина произнесла вслух это ледяное слово.
Три года назад везделет ее сына Степана взорвался. Если бы теракт или двухтысячный «Мерседес» с богатой африканкой, опьяненной шампанским и кайфалином…* Тогда картина мироздания была бы ясна: одним все – цвет кожи, вседозволенность, купленная бесконечность жизни, другим могила длиною в два метра… Но нет, в Степушку влетел старикан с заикающимся взглядом. Екатерине пришлось его навещать, он попал с инфарктом в больницу – так бедняга разволновался…
*ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА: Кайфалин – наркотик последнего поколения, воздействие более яркое, чем у кокаина, и без неприятных последствий в виде хронического насморка. Привыкание – психическое и физическое.
Екатерина так и не научилась отчаиваться, ненавидеть жизнь и получать удовольствие от злости. А как было бы красиво горевать днями напролет, напоминая себе о материнском сухостое… Вместо этого Екатерина переехала из Москвы в Калининград, устроилась штатным юристом на пивоваренный завод, хозяин которого, китаец-полукровка, еще и ухаживал за ней. А теперь перед ней лежала девочка из подшефного детского дома и дарила надеждой – адвокатесса хотела удочерить Эльзу. Именно по этой причине Екатерина защищала интересы детей бесплатно.
Что-то в этом как бы очевидном деле было неправильно, мутно. И как Екатерина ни пыталась заглушить внутренний голос, обращаясь к надежности фактов, она не могла успокоиться. Она тщательно перебирала доказательства вины приемных родительниц. Все без исключения дети показали на них. Под ногтями Валентины и Сергея были найдены частицы кожи и крови девочки. Медэкспертиза подтвердила, что в вечер преступления у приемного родителя был оргазм. Но однозначность фактов не могла остановить чего-то, поднимающегося снизу живота и жалящего сердце ночными кошмарами.
Екатерина схватила сумку и выбежала из палаты.
В узком больничном коридоре раздался шепот удаляющихся шагов.
В палате Эльзы
Губы девочки разомкнулись, приглашая жизнь внутрь. Эльза прикоснулась взглядом к окружающему миру… Но палата оказалась пуста. Никто не схватил ее за руку, не позвал медсестру, а всегда работающий компьютер не различил мимолетное возрождение жизни.
И девочка опять погрузилась в забытье…
Сидя в везделете, Екатерина делала заметки, диктуя свои мысли рабочему компьютеру – тоненькому планшету размером с ладонь.
– Родительницы Эльзы явно что-то скрывают – только вот что? Может, еще более тяжкие преступления? А может, и собственную невиновность? Их дети рано научились врать. В прошлом многие из них имели преступный опыт. Увечили, истязали, продавали собственное тело и совершали массу других отвратительных поступков.
Перед глазами Екатерины встали детские лица из зала суда. Через боль и негодование просвечивало что-то еще.
– О чем они молчат?
Везделет Екатерины несся по воздушной трассе. Внизу простирался пульсирующий, искрящийся город. Калининград являлся типичным Российским городом, он перестал выделяться немецкой аккуратностью, разумностью. Как и в миллионах других городов по всей России около домов стояли контейнеры, сразу перерабатывающие отходы. Повсюду пестрели переносные, цветущие круглый год клумбы. Ограды были заботливо покрашены в гармонирующие с домами цвета. Воздух пах навязчивой, химической чистотой. Куда подевались русские провинциальные города с их склизкой неустроенностью, шаткими заборами, горами мусора и всегда пьяными, исповедально искренними людьми? Россия изменилась. Россиянки перестали выкидывать из окон везделетов пивные банки, хамить и укрываться от налогов. Женщины, как и всегда, были сильны и прекрасны, в мужчинах появился универсальный, иногда подправленный пластической хирургией стандарт красоты. Раскосо-темные лица с высокими скулами, пухлыми губами улыбались пружинисто и призывно. Средний уровень жизни россиянок стал одним из самых высоких в мире. Налоги платились исправно, всей правды не говорили, но жили в довольстве и с верой в завтрашний день. Великая госпожа Сеньоль подарила стране закон, вырубив его скрижали в людской плоти. Она связала преступлением и деньгами главные семьи государства, чтобы те в страхе перед собственным беззаконием хранили закон.
– Почему отказываетесь? – прогремел голос высокой милиционерши.
Судья упрямо молчала.
Женщины стояли друг против друга в подвале – крошечном помещении, оборудованном глушилками для секретных разговоров, с узким звукоизоляционным окном, выходящим на неряшливый, сизый пустырь.
– Вспомните, сколько сделала мама! Должны быть благодарны! – милиционерша ткнула судью в грудь.
– Я ей и благодарна, но не могу я помочь. Мне ничего неизвестно о сыворотке. К тому же Николай…
Судья зажмурилась, по лицу прошла судорога, стянувшая ее черты в тугой узел.
– Прекратить! Жалеть не буду, – как всегда без местоимений отрезала Василиса.
– Николай… – еще раз беспомощно сказала судья. Она подняла на Василису растерянный, заикающийся взгляд.
– Гроза! – рявкнула милиционерша, будто приказывая непогоде.
– Что?
– Гроза будет.
– Василиса, пожалуйста, я ничего не могу сделать, – маленькое бледное лицо судьи вытянулось, отразившись, как в кривом зеркале, в нагрудном щетке милиционерши.