Неравная игра

Пирсон Кит А.

Чего я не представляла, так это состоятельности, комфорта и роскоши.

Прихожу в себя от пронзительной боли. Оказывается, я с такой силой закусила губу, что уже ощущаю во рту металлический привкус крови.

Тем не менее Деннис Хоган умер и, надеюсь, медленной мучительной смертью. Надеюсь, он горько плакал в подушку, как я в детстве, когда сверстники в районе дразнили меня за поношенную одежду и домашнюю стрижку. А когда понял, что срок его истек, надеюсь, он так же, как и я когда-то, задыхался под тяжестью ледяной глыбы одиночества. Остается только утешаться

мыслью, что напоследок карма хорошенько его отымела.

Закрываю коробку и сглатываю комок в горле.

«Эй, подруга, теперь-то уж все. Он ушел навсегда».

Я переношу коробки в машину, по две за раз. С опущенными спинками задних сидений все двенадцать помещаются в салон. Затем отправляюсь в гардеробную и по очереди открываю четыре встроенных шкафа. Слава богу, три из них пусты.

Но вот в четвертом обнаруживается с десяток костюмов и примерно столько же пар обуви внизу. Изучаю пару отполированных до блеска брогов: как и свитера, они буквально вопиют о дороговизне — похоже, ручной работы. Затем, уже без всякого удивления, вижу на одном из костюмов бирку Хантсмана, известного портного с не менее известной улицы Сэвилл-роу.

Отступаю на шаг назад и оцениваю свою находку. Одно лишь содержимое этого шкафа стоит не менее тридцати штук. Вообще-то, я всегда рада отдать ненужные вещи на благотворительную распродажу, но не в этом случае — как-никак, Деннис Хоган мне задолжал. Если не ошибаюсь, в Майда-Вейл есть магазин, скупающий дорогие поношенные вещи, и, думаю, я смогу там выручить минимум тысячу. Этого вполне хватит, чтобы провести недельку на каком-нибудь курорте, что послужит хорошим средством от моей затянувшейся хандры.

Пожалуй, все-таки стоило сюда тащиться, даже если и пришлось вновь разбередить себе душу.

По четыре пары переношу обувь, в три приема забираю костюмы и, закончив погрузку, набиваю Майлзу Дюпону сообщение и захлопываю дверцу багажника.

Если повезет, доберусь домой к половине одиннадцатого и успею вернуться в редакцию прежде, чем Дэймон что-либо заподозрит. Одним из достоинств моей работы является необходимость в частых отлучках из офиса, так что никто и не заметит, что я закосила пару-тройку часов.

Позади меня паркуется тот же самый белый «мерседес». Уехать без прощания мне представляется подобающе грубым, и именно так я и поступаю. Ну а что, порой самые детские выходки доставляют самое большое удовлетворение!

Ситуация на дорогах и вправду разрядилась, и уже через полчаса я паркуюсь возле дома. Как ни соблазняет мысль бросить добычу в машине до вечера, в своем районе я не рискнула бы оставить на виду даже надкушенный сандвич, не говоря уж об уйме дорогущих шмоток.

Я перекидываю через руку несколько костюмов, и когда тянусь вверх к дверце багажника, что-то выскальзывает из кармана одного из пиджаков и падает на асфальт. Приседаю на корточки и подбираю блокнот размером с паспорт, в обложке из темно-синей кожи. На обложке золотом вытиснено одно-единственное слово: «Клоуторн».

Слово ни о чем мне не говорит, в блокноте может содержаться все что угодно, начиная от стихов и заканчивая железнодорожным расписанием —

бросаю его обратно в багажник.

Двенадцать ходок вверх-вниз по лестнице со всей болезненностью напоминают, что моя физическая форма весьма далека от совершенства. Быть может, часть свалившегося на меня куша следует потратить на фитнес-клуб. Пять лет назад я записалась, но, пропустив три месяца, решила, что спорт не для меня. Процедура отказа от членства оказалась сложнее и болезненнее любого развода. Нет уж, лучше курорт.

Наконец, запираю машину и, все еще отдуваясь, направляюсь к станции подземки.

Дыхание постепенно выравнивается, а прогулка под весенним солнышком благотворно сказывается на моем настроении. Мне неподвластна уйма вещей, однако я в состоянии противиться дальнейшему скатыванию в хандру, не отпускающую меня с самого начала года. Увы, человеку свойственно больше внимания обращать на плохое, чем на хорошее, и этот мой пронизанный жалостью к себе кризис совершенно никуда не годится. Если я его не преодолею, в жизни мне останется только одна дорожка.

Дойдя до станции, уже вполне собираюсь с духом и даю самой себе торжественное обещание: не позволю душить себя ни Деннису Хогану, ни Дэймону, ни какому-либо другому говнюку. И на спуске вдруг жалею, что не ношу с собой наушников — сейчас было бы весьма кстати послушать «Я выживу» Глории Гейнор или «Уважение» Ареты Франклин. Что ж, перебиваюсь тем, что по пути через вестибюль просто прокручиваю песни в голове.

Копаюсь в сумке в поисках проездного, который традиционно весьма редко оказывается там, где я предполагаю его найти. И уже начинаю выходить из себя, как карточка наконец-то отыскивается. И тут прямо передо мной к турникету проходит какая-то высокая фигура.

— Твою мать! — непроизвольно вырывается у меня.

Сердце готово выпрыгнуть из груди, поскольку мозг услужливо предоставляет результат анализа базы данных памяти: это же тот самый здоровяк с «Кентонского конного двора»!

Похоже, сегодняшний день обещает стать куда более интересным.

8

«Звоночек» возвращается из забвения.

Вступать в контакт с Уильямом Хаксли мне запретили, но про других-то участников того происшествия в Суррее ничего ведь не говорили. А этот здоровенный тип, кем бы он ни был, явственно причастен к событиям в «Кентонском конном дворе». Другая такая возможность отследить единственную остающуюся зацепку не подвернется.

Внимательно вглядываюсь в незнакомца, чтобы убедиться, что не ошиблась. То же внушительное телосложение, тот же широкий шаг, даже одет в те же самые расклешенные джинсы и джинсовую безрукавку. Только свитер сменила черная футболка, а на плече потрепанный рюкзак.

Это определенно тот самый человек, и мне определенно необходимо выяснить, кто он такой.

Мчусь к турникетам, хлопаю проездным по считывателю, а он уже встает на эскалатор, ведущий на линию Пикадилли.

Делаю шаг вперед и упираюсь в турникет. Снова шлепаю карточкой по датчику. По-прежнему горит красный индикатор.