Неравная игра

Пирсон Кит А.

Меня вдруг охватывает жуткое ощущение, что мне уже никогда не удовлетворить свою жажду истины.

Поскольку заняться все равно нечем, а связь пока есть, открываю почтовый ящик — и тут же раскаиваюсь. Помимо обычного шлака меня ожидает очередное задание Дэймона: снова интервью у «знаменитости». На этот раз у жены неизвестного мне футболиста Премьер-лиги, которая готовится представить собственную модную коллекцию.

Вот как, как, на хрен, подобную требуху можно выдавать за новости? Я что, пропустила собрание, на котором настоящую журналистику

вычеркнули из списка должностных обязанностей и заменили на стряпню важных новостей из пшика? Да и кому, черт побери, охота читать подобный вздор? Уж точно не мне, и писать об этом тоже не хочу!

Как бы меня это ни убивало, я трачу полчаса времени и бочку терпения — из-за неустойчивого сигнала — на поиски сведений о бывшей модели, Мэдисон Марш. По крайней мере, смогу отчитаться Дэймону хоть о каких-то результатах за сегодня, если он вдруг спросит.

— Что стряслось, пупсик? У тебя лицо, прямо как отшлепанная задница.

Отрываюсь от смартфона и вижу, что Клемент уже вернулся из царства Морфея.

— Вы всегда такой милый?

— Всегда. Так в чем дело?

— Да ничего особенного, по работе.

Он долго смотрит на меня, попирая все приличия.

В вагоне становится на пару градусов жарче.

— Небось, интересная у тебя работа?

— Когда-то была. Теперь не очень.

— Поэтому-то ты так и возбудилась на Билла Хаксли?

— Отчасти. Интересные сюжеты попадаются редко.

Какое-то время он размышляет над моим ответом, затем снова таращится в окошко. Через несколько секунд, впрочем, меняет тему разговора:

— Как твоя фамилия?

— Почему это вас интересует?

— По той же причине, по которой ты за мной следила, — из любопытства.

— Хоган.

— А, так ты пэдди?

— Фамилия ирландская, если вы это имеете в виду, — хмурюсь я. Еще не хватало, чтобы он сыпал расовыми оскорблениями на весь вагон.

— Значит, родители у тебя пэдди?

— Прекратите произносить это слово!

— Почему?

— Потому что называть так ирландцев — оскорбительно.

— Вовсе нет. У меня был кореш-ирландец, Шон, так мы его только так и называли. Он не возражал.

— Разумеется, Клемент, он просто боялся вам возразить.

— Очень сомневаюсь. Крутой был чувак.

— Был?

— Да однажды взял и сорвался домой. Сказал, хочет вступить в ИРА.

Я трясу головой.

— Замолчите!

— Да что такого я сказал? — возмущается великан.

— Хватит сыпать стереотипами об ирландцах. Еще, чего доброго, начнете уверять, будто ваш приятель любил «Гиннесс» и картошку на завтрак.

— Как ни странно…

— Хватит!

— Да и пожалуйста. Я всего лишь поддерживал разговор.

Мы погружаемся в неловкое молчание. Чересчур неловкое.

— Отвечая на ваш вопрос, в моей семье ирландцы по отцовской линии. С его родителями я никогда не встречалась, но сами они из Корка, а в Лондон переехали сразу после войны.

— А как твоего отца звали?

— Деннис. Деннис Хоган.

— Ясно.

И с этим Клемент вновь

закрывает глаза и остающиеся пятнадцать минут поездки дремлет.

Пробуждается он, когда за окном уже проплывает платформа «Ватерлоо».

— Хорошо поспали?

— Ага, пасиб.

Он встает и потягивается, раскинув длиннющие, как у орангутанга, ручищи. Раздается скрежет тормозов, двери открываются, и Клемент подхватывает свой рюкзак.

— Спасибо за пиво, пупсик. До скорого!

— Подождите. Не могли бы вы оставить свой…

Прежде чем я успеваю закончить предложение, он уже покидает вагон. Убегает от меня во второй раз — ровно в два раза больше, чем я кому-либо прощаю. И все же что-то в Клементе произвело на меня впечатление. Есть в нем нечто интригующее — на манер автокатастрофы, скажем так.

Я вскакиваю и спешу за ним, однако платформа уже забита битком, и у двух единственных работающих турникетов мгновенно образуются очереди. Когда я наконец пробиваюсь в вестибюль вокзала, его и след простыл.

— Ага. До скорого, Клемент, — бурчу я себе под нос. Без полного имени и каких-либо контактов, очень сомневаюсь, что это «скоро» вообще наступит.

Остается только плестись в подземку.

Можно, конечно, поехать в редакцию, но совершенно нет настроения. Если уж так и так светят неприятности, почему бы не оттянуться на всю катушку и не закосить работу полностью? Уж лучше поехать домой и разобраться с грудой отцовской одежды, что свалена на кровати. По крайней мере, день пройдет не совсем зря. Не говоря о том, что вещам покойника не стоит залеживаться в моей квартире дольше необходимого.

И я решительно направляюсь на свою линию подземки.

Для поднятия духа всю дорогу домой прикидываю, куда заманчивее удрать на деньги от продажи шмоток. В это время года приятным теплом можно насладиться в Марокко или в Греции. Или на Мальте.

Когда я сворачиваю за угол и выхожу на свою улицу, решение, однако, так и не принято.

Мой дом — викторианское строение из красного кирпича, последнее в ряду себе подобных. Весь первый этаж занимает кофейня, поэтому вход в квартиру сзади, через служащий парковочным местом жалкий клочок асфальта, который риелтор при продаже нагло пытался выдать за внутренний дворик. В действительности это не отличающаяся чистотой площадка, где подле мусорных баков перекуривают работники кофейни.

Приступаю к привычным раскопкам в сумочке в поисках ключа. Однажды я все-таки соберусь и выкину весь этот хлам, что таскаю с собой изо дня в день. Ключ отыскивается, как раз когда я подхожу к двери.

Поднимаю взгляд и замираю на месте.

Похоже, ключ мне не понадобится.

10

Дверь приоткрыта от силы на сантиметр — вполне достаточно, чтобы не заметить в утренней спешке.

Я точно заперла ее?

Пытаюсь вспомнить, как уходила из дома, однако приключение с Клементом вытеснило предшествующие события в недосягаемые глубины памяти.