Нерон
Шрифт:
Перед трапезой он по обыкновению бросил в бокал жемчужину и проглотил ее вместе с вином. Таким образом он уже уничтожил многомиллионное состояние. Ему казалось, что жемчуг обогащает его дух и придает взору перламутровый блеск.
Он был окружен артистами, которые с ним играли и беседовали. За крепкими винами все они перешли на дружескую ногу. Царила полная непринужденность. Галлио стал передразнивать беззубого Памманеса, Алитрос — Трания; третий имитировал Алитироса, и так без конца. Каждый выдерживал свою роль весь вечер. Никто не остался самим
Лицо Антиоха застыло в трагическом ужасе, он начал говорить внятным театральным шепотом, как это делал в наиболее потрясающих сценах Парис, и стал исступленно жестикулировать. Передача была столь правдива, что Нерон покатывался со смеху.
В разгаре забавы появился отсутствовавший виновник веселья. Встреча «двух Парисов» послужила источником неисчерпаемых шуток. Однако настоящий Парис казался невменяемым от испуга. Не обращая ни на кого внимания, он подошел прямо к Нерону и шепнул ему на ухо: — Заговор!
Нерон принял это как шутку.
— Ужасно! — ответил он таким же шепотом, и как хороший артист побледнел.
Но затем он расхохотался в лицо Парису и дружески ударил его по плечу. — Ты отлично сыграл, теперь — пей.
Император и великий артист жили в тесной дружбе и часто позволяли себе подобные выходки. Они между собой состязались: каждый стремился настолько приблизить свою игру к жизни, чтобы она могла ввести в заблуждение другого. Они не ограничивались экспромтами, а усердно подготовлялись к своим шуткам, разыгрывание которых иногда длилось несколько дней.
Однажды, когда они вместе пили, к Парису вдруг подошел гонец, сообщивший, что его вилла подверглась нападению и ограблению. Артист схватил себя за голову и бросился домой, после чего долго не показывался. Когда император, наконец, увидел его, Парис, со слезами на глазах, рассказал ему о разгроме, который нашел у себя в вилле. Нерон стал утешать его. Тогда актер признался, что только разыграл комедию. Император вознегодовал и, пылая гневом, объявил ему об его изгнании за такую непочтительную шутку. Он приказал ему немедленно покинуть Рим. Артист подчинился, но Нерон с полпути вернул его. Он объявил, что и с его стороны это была только шутка, и признал себя победителем. Оба актера обнялись; они были довольны друг другом.
Теперь Нерон сам наполнил бокал Париса, но артист не прикоснулся к нему.
— На сей раз это не шутка, — тихо прошептал он.
— Ты играешь чудесно! Как никогда еще!
Парис казался измученным. Нерон стал внимательно вглядываться в его лицо.
— Я не играю, — повторил Парис, и какая-то неуловимая складка около его рта подсказала императору, что он говорит правду.
Они сошли вниз. Их ждали носилки. Оставшись наедине с другом, Нерон попросил его прекратить комедию. Он был готов опять рассмеяться, но веселье застыло на его
— Рубеллий Палавт, родственник Августа… они хотят возвести его на престол…
— Что?!
Голос Париса задрожал:
— Они склонили на свою сторону часть сенаторов и сеют возмущение в войске. Им удалось вступить в контакт даже с некоторыми преторианцами. Но мы перехватили все нити и открыли главу заговора.
— Кто это?
Парис запнулся… не мог выговорить имени… Наконец, пересилил себя:
— Агриппина!..
— Она! — крикнул Нерон. — Моя мать…
Он зарыл лицо в подушку и стал кусать и рвать ее, как дикий зверь, повторяя: — Моя мать, моя мать!
XXIV. Гроза
Вернувшись домой, Нерон продолжал твердить:
— Моя мать! Моя мать!
Его охватили воспоминания; перед ним встали картины, сладостные даже в своей жестокости.
Сенека, вызванный на ночное совещание, вел себя сдержанно. Много лет знал он эту женщину; был ее возлюбленным.
— Неужели это она? — спросил его император.
— Да, — ответил философ.
— Что делать?
— То, чего требует благо государства, — твердо произнес Сенека.
Агриппина не смутилась. Она все отрицала. У неё был ясный ум, и она стойко защищалась.
Она сурово стала перед сыном; ее мускулы напряглись; она повела могучими плечами. Спокойно выслушав обвинение, она коротко ответила: — Это неправда…
С гордостью смотрела она на разгневанного Нерона. Он был ее сыном; был красив, могуществен.
«Пусть он убьет меня, лишь бы он властвовал», — подумала она.
Эта мысль уже раз возникла у нее: в день вступления Нерона на престол.
Но когда император начал глумиться над ней, она строго прикрикнула на него: — Нерон! — Назвав его просто по имени, как прежде, в дни его детства; при этом она сдвинула густые брови.
Патрули обходили город. Они среди ночи, при свете факелов, врывались в дома, но нигде не находили виновных: все задержанные доказали свою непричастность к заговору. Следы были заметены. Чувствовалась опытная рука Агриппины.
После тщетных розысков было решено привлечь к ответу префекта преторианцев. Бурру предъявили обвинение в том, что он был осведомлен о заговоре. Его допросили в присутствии императора. Старый ветеран отвечал резко, с сознанием собственного достоинства. Кровь ударила ему в лицо. Под седыми волосами лоб побагровел.
С пылавшим от гнева взором покинул он дворец и сел на коня.
Любимый конь уносил его из города, который он спешил покинуть. Его охватила тупая печаль. Он смотрел на мелькавшие перед ним ландшафты. Природа словно утешала его своим ласковым спокойствием. Земля, кусты и деревья — не были ли они милыми, простодушными друзьями воина? Чем больше он отдалялся от людей, тем эти немые товарищи становились ему роднее. Он знал, что земля может служить валом, что куст — прикрытие, а дерево — заграждение. Человека же не разгадать!