Нерон
Шрифт:
— Но разве я стал бы из-за этого убийцей? Все мы опутаны подобной же сетью. От каждого нашего движения зависят жизнь и смерть других, а иногда — и судьба народов. Севшая на нос муха может вызвать войну; несвоевременно потребованный стакан воды иногда служит причиной бедствия.
— Мы не должны слишком дорожить человеческой жизнью. Для правителя в особенности эти истины непреложны. Ты должен попрать свою совесть! Настоящий властитель не знает, что такое раскаяние. Не бойся собственного страха! Только он тебя теперь удручает. Юлий Цезарь убил больше невинных,
— Тот же Юлий Цезарь, чья статуя, увенчанная лавровым венком, производит на нас столь величественное впечатление, умел также ползать и подлаживаться.
— Он умел льстить, лукавить и при надобности молчать. Он возмутился против сената и принял участие в заговоре Каталины, но в последний момент предательски бросил своих единомышленников. Цицерон выступил в его защиту и едва вырвал его из когтей правосудия. Если бы его осудили, он был бы лишь одной из безымянных жертв в списке казненных.
— Он был двуличен и во всех своих последующих поступках. В изгнании он понял, что такое власть и как добиться ее.
— Он называл себя аристократом и чуть ли не правнуком Венеры и в то же время соединился с плебеями, чтобы достичь могущества. Он не верил в богов, но сам подготовил свое избрание в верховные жрецы. Он покорил Британию и насильственно добытым золотом купил себе души римлян.
Только мелкие поступки могут быть злодеяниями. Крупные — никогда. Юлий Цезарь совершал ряд суровых деяний, но я затрудняюсь сказать, хороши ли они или дурны. Я только знаю, что они были титанического размаха, что он соединял воедино человеческие противоречия, подчинял их своим намерениям, и на них, как на незыблемых скалах, строил свое «я». Так выросла личность, которую мы ныне более не критикуем. Юлия Цезаря нельзя было обуздать, хотя многие к этому стремились. Он обладал необоримой силой, ибо знал, чего хочет, и знал, что мораль и закон этого мира — он, что его деяния не подходят под общее мерило.
— Я говорю тебе сейчас вещи, которых я не решался написать. Но в них — опыт долгой жизни. Я передаю тебе его — воспользуйся им! Имей собственное суждение! Мудрость укажет тебе во всем меру. Будь и ты Цезарем!
Сенека взял руку Нерона, и император поднялся. Мудрецу казалось, что он поставил его на ноги.
— Нет выбора, — настаивал он. — Нужно жить или умереть. Если ты не хочешь смерти — живи. Добрым слывет только тот, кто покинул мир. Меньшим — не удовлетворишь людей.
К Нерону вернулось бодрое настроение. Мысль его прояснилась. Он утешился и ожил.
Сенека обнял своего питомца; он был доволен, хотя и сознавал, что Нерон не создан ни для поэзии, ни для политики, ибо император был в искусстве — рассудочен, как государственный деятель, а в политике — чувствителен, как артист.
«Плохой художник и плохой борец», — подумал Сенека. Впрочем, ему достаточно было и достигнутого успеха.
Император бодрыми шагами вышел из зала. Но вдали от учителя ему
XXVII. Возница
— Теперь я могу на тебе жениться, — сказал Нерон Поппее. Он не испытывал радости; его чувство было притуплено.
Они находились в тронном зале. Поппея с тусклым безразличием взглянула на императора.
— Ты будешь императрицей, — раздраженно повторил он.
Он думал о том, как непреодолимо его влекло к ней после первой их встречи и каким обыденным казалось теперь достигнутое. Поппея же вспомнила свою упорную борьбу, которая отныне должна кончиться.
Осуществление долгожданного не доставило им особого удовлетворения. Они себе представляли это совсем иначе.
Поппея вступила на престол. Она была тонкой, воздушной императрицей, похожей на артистку. В ее улыбке было очарование цветка; она являлась неожиданным контрастом там, где раньше восседали лишь высоколобые, суровые женщины, напоминавшие своих предков, диких и мужественных властителей. Поппея же была настоящей женщиной. Однако ее хрупкость не исключала величественности, и у нее была более благородная осанка, чем у всех ее предшественниц. Она умела повелевать едва заметным движением головы; но оставалась на троне живым существом, и это только увеличивало ее обаяние.
Она больше не заботилась, как прежде, о своей наружности. Свежесть была ей ненужна, ибо на вершине власти более принят скучающий и томный вид. К тому же достигнутый успех — лучшая косметика. Он великолепно сохранял ее тело. Она много спала, жила спокойно, была снисходительна и со всеми любезна. Ее полюбили за женственность, которая вносит гармонию всегда и всюду, даже в хаос.
Она устала от борьбы и не переоценивала того, что обрела. Прежние ожидания и стремления превышали достигнутое. Через короткое время она уже перестала чувствовать свое могущество, словно всегда была императрицей.
Нерон находил ее прелестной. Она смягчала и освещала мрачность римского престола. Он часто бывал с ней вместе. Но они не знали, о чем беседовать. О прошлом они не упоминали ни одним словом; будущее — больше не манило их.
Говорил почти исключительно Нерон; Поппея была ему теперь нужней, чем когда-либо. Но она рассеянно его слушала…
Он хотел бы делиться с ней своими переживаниями, но только раз решился на это: рассказал ей взволновавший его сон, и, ища у нее поддержки, спросил о его значении. На это Поппея лишь ответила, что ему не подобает заниматься такими глупостями.
Его старые друзья, радостные спутники юности, рассеялись по миру или были поглощены собой. Отон управлял Лузитанией. Зодик и Фанний занимались преподаванием. Сенека попал в крупную неприятность: его враги возбудили против него судебное дело, обвиняя его в ростовщичестве.
Император безучастно смотрел, как его учителя забрасывают грязью. Впрочем, Сенека все равно не мог бы посещать его, до такой степени он состарился и ослабел. Ему приходилось часами лежать, и он совсем удалился от жизни.