Нерон
Шрифт:
Каждое такое наступление стоило больших потерь для армии Ганнибала. Африканцы начинали поговаривать с суеверным страхом о нагом гиганте, прикрытом львиной шкурой и фехтующим древесным стволом, который выступал во главе сагунтцев, при каждом наносимом им ударе открывал широкую борозду среди атакующих. Эфиопы видели в нем божество, ужасное и кровожадное, как те боги, которым они поклонялись в своих оазисах; кельтиберы уверяли, что это Геркулес, сошедший с Олимпа, чтобы помочь своему городу.
Ганнибал узнал его издали в сражениях. Это был Тэрон, жрец, которого он видел однажды утром в Акрополе, любуясь его необычайным мужеством. Но даже зная его
К тому же осажденные прибегали к защите фаларик. Аннибал прекрасно знал, что среди коммерсантов И грубых земледельцев в городе были люди, сведущие в войне, которые объездили много стран. Воспоминание об Актеоне, греке-искателе приключений, товарище его детства, невольно восставало в памяти военачальника. Наверное он был изобретателем фаларики, этого легко кидаемого копья, которое обматывалось паклей, пропитанной смолой. Стрела летела пылая, как огненная струя, со своим длинным железом, могущим пронзить щит и броню, причем если копье и не прокалывало доспехи, то его пламя зажигало платье и воины кидали оружие, чтобы спастись от огня, и таким образом оставались беззащитными под ударами врага. Те воины, которые сражались с самыми непобедимыми и варварскими иберийскими народами, бежали, кидая щит, пред этими огненными хвостами, которые неслись со стен Сагунта, свистя и рассыпая искры.
Так шло время и осада не подвигалась вперед. Ганнибал чувствовал себя охваченным жестоким нетерпением. Огонь Ваала. Он был прикован к этим стенам, которыми не мог завладеть, в то время, как партия Ганона, составив в Карфагене заговор, готовит падение Баркидов, если только он не сможет победить Сагунта; быть может, даже замышляют предать его Риму, когда тот потребует выдачи его ввиду нарушения договора.
Охваченный отчаянием, он снова кинулся на постель, ища во сне забвения от мучающей тоски. Он погасил свет лампады, но и во мраке продолжал лежать с открытыми глазами. Голубоватый свет луны проникал сквозь щель купола палатки, падая на кирасы, которые сверкали в темноте, как серебристые рыбы. Соловей продолжал петь.
Ганнибал был раздражен: ему не дает уснуть проклятая птица. Он был способен спать среди шума сражения. Приученный с детства к походной жизни, он засыпал, убаюканный резкими звуками военных труб; бесшабашные песни наемников и ржанье лошадей не будили его. Но сладостное пенье этой птицы и ее беспрерывные трели, тревожили его, как жужжание пчел.
Он вскочил с постели, поискал свой лук среди беспорядочно сваленного оружия, тканей, мебели, и вышел из палатки. Свежесть ночи несколько успокоила его.
Луна сверкала в ясном безоблачном пространстве. Ветер был нежный, несмотря на конец осени; мигали звезды. На трели соловья откликались другие соловьи, рассеянные по деревьям безграничной равнины. Лагерь отдыхал. Потухали костры, вокруг которых спали солдаты в отвратительную перемежку с женщинами и детьми армии, прикрытыми рубищами или дорогими тканями; лошади, выстроенные в правильные ряды, стояли с опущенными головами, взрывая копытами землю.
В глубине осажденный город казался темным и молчаливым, как бы спящим. Слабый свет, который проникал сквозь некоторые повреждения его стен, производил впечатление слегка полуоткрытых глаз, которые бодрствовали, притворяясь спящими.
Ганнибал
Ганнибал натянул лук, обходя палатку, чтобы пустить стрелу в птицу, скрывающуюся на ветке, но вдруг остановился пораженный, заметя подле ствола дерева белую фигуру, которая сверкала, озаренная светом луны.
Это была женщина: амазонка. На ее голове и груди блистали золотой шлем и чешуйчатая броня; вдоль ее ног спускалась белая шерстяная туника, обрисовывая контуры тела; ее сильные обнаженные руки опирались на копье с наконечником, вонзившимся в землю. Черные глаза были устремлены на палатку Ганнибала со странной настойчивостью, не мигая, точно она спала с открытыми глазами; ночной ветер слегка развевал ее пышные, рассыпающиеся по плечам волосы. Позади нее стояла черная лошадь с блестящей шерстью, с нервными ногами и глазами, налитыми кровью, без седла и уздечки, с распущенной гривой и опущенной головой; она лизала край туники амазонки и ее обнаженные ноги, точно собака, повсюду сопровождающая свою госпожу.
— Асбитэ! — Воскликнул Ганнибал, пораженный этим видением. — Что ты здесь делаешь?
Царица амазонок как бы очнулась и при виде военачальника устремила на него влажный и страстный взгляд своих больших глаз.
— Я не могла уснуть, — сказала она слабым мелодичным голосом. — В начале ночи мне грезились ужасные сны. Богиня Танит не охраняла моего покоя, и я видела тень моего отца Иарда, возвещающего мне близкую кончину.
— Кончина! — воскликнул смеясь Ганнибал. — Зачем думать о смерти?
— Разве я бессмертна! Разве не сражаюсь я так же, как и каждый из твоих солдат. Я с жаром кидаюсь на леса копий, стрелы свистят вокруг меня, точно я влеку за собой мантию невидимых птиц; я презираю фаларики с их огненными волосами… но настанет день, когда я умру; сны мне это предвещают.
Асбитэ, как бы боясь проявить перед Ганнибалом еще большее чувство печали, смело добавила:
— Пусть приходит смерть, когда ей угодно. Я не страшусь ее, как карфагенские торговцы, которые тебя ненавидят. Если меня смутил мой сон, то это потому, что, проснувшись, я подумала о тебе. Я не могу объяснить себе, почему у меня явилась мысль, что ты также можешь умереть, и перед твоей смертью, Ганнибал, я дрогнула. Ты должен жить столько же, как бог. Я вспомнила, что ты спишь один в своей палатке, что для того, чтобы охранять входы, ты не держишь стражи, которая бы, бодрствуя, стерегла твой сон, и я почувствовала потребность сделать что-нибудь для тебя, провести ночь, опершись о копье, подле твоего ложа, чтобы помешать предательству врага.
— Какое безумие! — воскликнул, смеясь, африканец.
— Ганнибал, — промолвила серьезно прекрасная амазонка: — вспомни Гасдрубала, супруга твоей сестры. Достаточно было удара, нанесенного рабом, чтобы покончить с ним.
— Гасдрубал должен был умереть, — сказал вождь с убеждением фаталиста. — Этого требовала судьба Карфагена. Необходимо было, чтобы Гасдрубал погиб, очистив путь Ганнибалу. Но нет того, кто бы мог заместить Ганнибала, и он еще будет жить, даже окруженный врагами. Мой сон чуток и моя рука быстра; тот, кто проскользнет в палатку Ганнибала, войдет в свою собственную могилу.