Нескучный сад
Шрифт:
— Потому что все будут счастливы, больше желать уже нечего, стремиться не к чему, тоска зеленая…
Лешка нагнулся, слепил снежный шарик.
— А по-моему, это очень хорошо, когда все люди счастливые.
Размахнувшись, он далеко забросил снежок.
Кто-то из нас предложил разжечь костер.
Мы расчистили снег, чистили долго, старательно. И наконец образовался небольшой, холодно поблескивающий круг.
Потом наломали еловых ветвей, обложили газетой, которая нашлась у Роберта.
И вот вспыхнул костер.
Языки
Далеко по пустынной заснеженной реке раздавались наши голоса.
А потом Лешка стал гадать. Он брал каждого за руку и предсказывал, что кого ждет. Мне он предсказал, что я буду председателем звероводческого колхоза на Дальнем Востоке. Зденеку, что он будет преподавателем танцев.
— Всю жизнь мечтал, — сказал Зденек.
Вале Лешка предсказал, что она, если не сломает ноги, будет балериной Большого театра и когда-нибудь станцует «Спящую красавицу».
— А что же ты мне нагадаешь? — спросил Роберт, протягивая ему свою руку.
И Лешка, не взяв его руки, ответил:
— А ты будешь, кем захочешь. Ученым, или летчиком, или капитаном дальнего плавания.
Зденек рассмеялся, и смех его показался мне натянутым.
— Глядите-ка, всем он назначил, кто кем будет, а Роб, выходит, будет сам выбирать себе будущее!
— Да, — сказал Лешка, — Роб сам выберет то, что ему больше всего понравится!
— Не спорь с ним, — примирительно сказала Валя. — Сердцу все равно не прикажешь.
И Лешка, обрадованный ее поддержкой, повторил:
— Правильно. Сердцу не прикажешь!
Между тем мороз все усиливался. У меня до того замерзли ноги, что я просто перестала их ощущать. Лешкины брови стали совершенно седые, и было смешно смотреть на его мальчишеское лицо со стариковски белыми колючими бровями.
— Пошли ко мне, — предложила Валя. — У нас печка истоплена, тепло, мама пироги с капустой напекла.
И мы повернули назад к городу. Мы мчались один за другим по дорожкам Нескучного, а деревья, такие понятные и знакомые днем, казались таинственными громадами в неярком свете новогоднего месяца.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
До сих пор помнится ясно, словно было это совсем недавно, как в субботу двадцать первого июня, в самый канун войны, мы впервые после окончания школы вновь собрались все вместе.
— Отныне этот день будет днем традиционной встречи учащихся, — сказал, открывая вечер, директор школы Виталий Валерьянович.
Цвели тополя за окном актового зала, назойливые пушинки влетали в окна, цеплялись за волосы, оседали на ресницах. Разноцветные фонари сияли между ветвей во дворе.
Мои друзья выглядели необычно празднично. Может быть, потому, что кругом все дышало непринужденностью общего семейного торжества. И все были очень веселы, вдруг вновь ощутив себя много моложе.
Валя пришла в белом шелковом
Под утро мы отправились в Нескучный сад. Казалось, никогда еще деревья не были такими цветущими, а Москва-река такой спокойной и величавой.
Мы пели во все горло:
Если завтра война, Если завтра в поход…Пели мы весело, легко и лихо произнося хорошо знакомые слова.
Могли ли мы думать, что пройдет несколько часов, всего лишь несколько часов, и слово «война» обернется для каждого из нас своим первозданным грозным звучанием?
И вот прошли годы, и снова двадцать первого июня мы встретились в старых, знакомых стенах.
Мы старались не пропускать этот день. Конечно, в войну было не до встреч. Но, когда окончилась война, редкий из нас, оставшихся в живых, забывал о дне традиционной встречи.
Еще за несколько дней в «Вечерке» появлялось короткое извещение:
«День встречи учащихся 29-й школы будет 21 июня».
И снова мы вместе. Ходим по коридорам, сидим за партами в классах, где прошло наше детство, выбегаем во двор, в котором обычно проводили перемены.
Мои друзья сильно изменились за эти годы. Должно быть, и я изменилась, но по себе никогда не видно. Однако, когда я вижу седые волосы Роберта или шрам на лице Вали, когда я слышу стук протеза Виталия Валерьяновича, я снова думаю о том, что прошедшие годы ни для кого из нас не прошли даром.
Мы сидим в учительской на широком диване, обитом потертой, зеленого цвета тканью. Верхний свет потушен, горит настольная лампа под коричневым колпаком, сделанным из плексигласа.
Виталий Валерьянович вытянул здоровую ногу; откинувшись на стуле, задумчиво поглядывает на нас.
Как и прежде, он — директор школы. Сразу же после госпиталя вернулся в Москву и опять в свою школу. Он постарел, весь как бы ссохся; ходит он с палкой, вместо правой ноги у него протез, и он никак не может к нему привыкнуть.
— Эх, — замечает Зденек, — нет моего старика, он бы вам такой какой-нибудь хитроумный шагатель приспособил!
Зденек работает в заводской многотиражке. Он пополнел, обрюзг, красивое лицо его несколько расплылось.
Жена его немного старше, чем он. Я как-то видела ее, и она мне не понравилась. Может быть, потому, что я хотела бы на ее месте видеть Валю. У них двое детей.
Валя — главный инженер на том же заводе. Недавно защитила диссертацию. Она так и не вышла замуж. Жизнь ее заполнена работой и Зденеком, его делами, его семьей, его детьми. Она любит все, что имеет какое-то отношение к нему: его газету, его детей, даже его жену.