Несостоявшаяся революция
Шрифт:
Что этому препятствовало? Ничего, кроме интеллектуальной ограниченности (если не выразиться сильнее и нелицеприятнее) самих русских националистов. За редким исключением, они так и не решились пойти навстречу демократии и рынку. Но зато их оппоненты — прозападные либералы — никогда не были столь кошерными. Когда того потребовала политическая целесообразность, они с легким сердцем перехватили русские националистические лозунги, включили их в собственную программу и проложили ими дорогу к власти.
Излюбленная идея националистов о «сионо-масонском» заговоре даже близко не могла приблизиться к мобилизационному потенциалу требований политической демократии и рыночной экономики. Но дело не только в том, что реформистская повестка была для русского общества несравненно важнее антисионистской. В последнем
315 В конце 1980-х гг. одному из авторов этой книги пришлось изрядно поколесить по Западной Сибири. В ее городах и весях местные интеллигенты, спрошенные о «еврейском вопросе» в этих краях, просто не понимали, о чем идет речь.
Символом и наиболее известной манифестацией русского национализма перестроечной эпохи послужило общество «Память». Организованный им 6 мая 1987 г. митинг, по-видимому, вообще был первой массовой политической акцией эпохи перестройки. С его участниками лично встретился тогдашний глава московской городской организации КПСС Борис Ельцин, а «Память» (более широко — русский национализм) стала предметом оживленного обсуждения среди членов коммунистического синклита — Политбюро ЦК КПСС. В принципе, тогда перед русским национализмом открылся шанс возглавить массовую политическую мобилизацию, тем более что популистские лозунги «Памяти» (прекращение войны в Афганистане, борьба с бюрократизмом, защита историко-культурной среды и экологии) общество встречало позитивно и заинтересованно. Но для самой «Памяти» это было лишь гарниром к главному блюду — антисемитизму: «антисионистская» и «антимасонская» риторика абсолютно доминировала над позитивной программой.
Подобное было абсолютно неприемлемо даже для коммунистической власти, которая, хотя в части своей и относилась к евреям с подозрением, но ради сохранения международного реноме придерживалась политической корректности. Грубый и откровенный антисемитизм вызвал мгновенную и мощную негативную реакцию влиятельной либеральной интеллигенции и отторжение со стороны значительной части городского среднего класса советских мегаполисов — Москвы и Ленинграда. Масла в огонь подлила мощная медийная кампания против «реакционного мелкобуржуазного национализма» (советский новояз) и угрозы «русского фашизма» (терминология западных СМИ). Ее результатом стала эпидемия страха, поразившего еврейское население Советского Союза. Часть евреев старалась как можно скорее покинуть СССР из опасения перед предстоящими погромами. Этот ужас в художественной форме сублимирован пьесой братьев Аркадия и Бориса Стругацких «Жиды города Питера».
Хотя на самом деле подобной угрозы никогда не существовало, это не отменяет подлинности, экзистенциальной прочувствованности еврейских страхов. Погромы ожидалисьто в тысячелетнюю годовщину крещения Руси, то к какой-то другой дате, то вообще без оной316. Ничего лучше нельзя было придумать для компрометации русского национализма и мобилизации против него влиятельных интеллигентских групп, определявших общественное мнение.
316 Одному из авторов книги доподлинно известно, что в 1990 г. режиссер одного из наиболее популярных московских театров, еврей по национальности, искал контакты с лидерами «Памяти», дабы предотвратить якобы готовившиеся ею еврейские погромы.
Рафинированные националисты, чуравшиеся грубоватых и истеричных хлопцев из «Памяти», одетых в армейские сапоги, косоворотки и гимнастерки, всячески открещивались от нее. Но «Память» была естественным и закономерным порождением русского национализма 70—80-х
В многажды упоминавшейся типологии Мирослава Гроха «Память» знаменовала переход от комбинированной фазы А/В — патриотического просветительства и пропаганды к фазе С — массовой националистической мобилизации. При этом Грох подчеркивал, что характер и даже сама возможность фазы С предопределены фазой А/В. Проще говоря, корни грубого, разнузданного, антисемитского национализма «Памяти» восходили к истеблишментарному, культурно рафинированному национализму «русской партии» 70-80-х годов. Не секрет, что ее вожди и наиболее видные представители были антисемитами, хотя избегали публичных изъявлений своих чувств и настроений. В этом смысле «Память» не более чем эксплицировала латентные мотивы «русской партии». То, что у Вадима Кожинова и Василия Белова было на уме или звучало в кухонных разговорах, у Дмитрия Васильева и Игоря Сычева появилось на языке и стало главной темой публичных выступлений.
В более широком смысле круг националистических идей 70-х — первой половины 80-х гг. во многом предопределил непривлекательный облик, идеологическую ригидность и ничтожный мобилизационный потенциал последующего национализма. Также он унаследовал от предшествующей фазы вопиющую организационную недееспособность, неделовитость, состояние внутренней конфликтности и, главное, психологическую неготовность к политической борьбе. Глубинный, поистине экзистенциальный изъян русского национализма состоял в том, что он не собирался бороться за власть, как огня боялся связанной с ней ответственности и пребывал в непонятной уверенности, что власть сама придет к нему на поклон: окормляйте, мол, нас духовно и интеллектуально. Более проигрышную позицию просто невозможно вообразить. Русские националисты сами сделали все возможное для собственного поражения.
Но во второй половине 80-х они находились на взлете. Благодаря горбачевской гласности политика посредством культуры достигла своей кульминации. В 1986-1989 гг. интеллигенция через газеты и «толстые» журналы оказывала определяющее влияние на повестку, тематику и содержание общенациональных дебатов. Хотя формально обсуждались литература, история, нравственные и социальные проблемы, фактическое содержание дискуссии составлял выбор модели советского развития. Основной водораздел проходил между славянофилами и западниками, в то время как советский консерватизм оказался неспособен выдвинуть привлекательную культурно-идеологическую альтернативу. На стороне националистов выступали «Наш современник», «Молодая гвардия», «Литературная Россия», «Дон», «Север», «Сибирские огни» и руководство Союза писателей РСФСР, осторожно поддерживаемые «Москвой».
Радикализация социополитического контекста вела к радикализации противостоящих лагерей и кристаллизации их позиций. Дискурс истеблишментарного национализма опрощался и огрублялся, структурно и содержательно заметно дрейфуя в сторону примитивных программ первых политических групп националистического характера. За националистической ревизией советского прошлого, полемическими выпадами против либералов, апологией коллективистских и авторитарных тенденций русской истории, критикой Запада без труда прослеживалась красная нить разоблачения масонства и сионизма. Эта идейная эволюция выглядела абсолютно неприемлемой для либеральных националистов. Хотя не все из них перешли на сторону широкой либерально-демократической коалиции, центристская линия солженицынского «просвещенного патриотизма», которую наиболее последовательно выражал «Новый мир», в общем, не имела шансов на успех и была обречена остаться маргинальной. Уход либеральных националистов серьезно ослабил потенциал влияния национализма на городские средние слои.