Нестандартный ход 2. Реванш

verdes De ojos

Разумовский свел брови на переносице и резко подался назад. Еле заметно качнул головой и сокрушенно выдохнул.

— Извини. Я не должен был…

— Да, не должен был, — перебила девушка, шагнув в сторону выхода из закутка. — Удивительное дело, Роман Аристархович. Ты забыл о том, что несвободен. Уже в который раз инициатива исходит не от меня. Знаешь, что поражает? Когда я была твоей и смело считалась хорошей домашней девочкой, вывести тебя на эмоции и выбить из равновесия оказалось нереальной задачей. Но стоило войти в амплуа распутной девки, готовой на всё и везде,

и ты вдруг поддался, тебя прорвало на истинные желания. И кто из нас примеряет чужую роль?..

Удар пришелся в яблочко. Мужчина моментально окаменел и уставился на неё, гневно сверкая глазами. Но Элиза не впечатлилась. Ей самой было больно это говорить.

Развернувшись, она ретировалась, ища в толпе Алекса.

Он не подвел, действительно отвез её домой, как и обещал.

Девушка вошла в здание и окатила ледяным взглядом чересчур приветливого продажного консьержа, который протянул ей почту. Она молча приняла её, тут же последовав к лифту.

Включив свет в коридоре и заперев дверь, Элиза пролистала конверты, выудив один непривычно красочный. Открыла его и на какое-то время застыла в недоумении.

Это была пригласительная открытка. С занимательным текстом, написанным от руки:

«Официальное приглашение для официальной жены на празднование дня рождения Романа Разумовского двадцать пятого сентября в девятнадцать часов...».

Дальше шел адрес ресторана. А в правом нижнем углу гордая подпись: А. И. Разумовская.

Еще одна интриганка, решившая напитаться чужими страданиями? Думает, щелкнула по носу, и вызов принят не будет?..

Что ж.

Ровно три недели спустя Элиза твердой походкой вошла в упомянутое заведение, лучезарно улыбаясь. Поприветствовала присутствующих и приблизилась к имениннику, сидящему между бессменной Еленой и своей достопочтенной бабушкой.

Девушка положила ладонь на плечо Ромы и обратилась к гостям:

— Извините, украду его на минутку. По ошибке мне тоже было прислано приглашение, — здесь она с издевкой взглянула на Анастасию Ильиничну, сохраняющую лицо, — и я как воспитанный человек была обязана вручить подарок.

Разумовский встал и отошел вместе с ней на небольшое расстояние от стола под заинтригованные взоры собравшихся. Элиза отдала ему коробку и повела бровями, указывая на ленточку, чтобы он развязал её:

— Говорят, принято дарить то, чего у человека нет.

На атласной подложке лежало стеклянное сердце, повторяющее анатомию настоящего и инкрустированное цветами.

Рома несколько секунд внимательно разглядывал его, затем потянулся к маленькой открытке сбоку, дернул её за край и раскрыл, тихо прочитав:

— «У Вас нет сердца, а я чуть было не вручила Вам своё»[2].

Очень медленно поднял на неё совершенно особенный грустный взгляд, полный сожаления, и мягко улыбнулся.

— С днем рождения, Бог Тот, — почти прошелестела Элиза, убитая этим его взглядом.

— Спасибо, Покахонтас…

Она дернулась. Нервно сделала шаг назад и резко развернулась, покидая мероприятие.

Роскошная сломленная валькирия с высоко поднятой головой…

[1]

Калокагатия — гармоничное сочетание внешних и внутренних достоинств в древнегреческой философии.

[2] Цитата из книги Вашингтона Ирвинга «Легенда о Сонной лощине».

Глава 19

«Я ревности не знал. Ты пробудила её во мне, всю душу раскровя. Теперь я твой навек. Ты победила. Ты победила тем, что не моя». Евгений Евтушенко

«…когда я была твоей…».

Эта фраза стала его лингвистическим нейротриггером.

Элиза столько всего сказала ему в тот вечер, но сознание зацепилось лишь за этот крохотный фрагмент.

Три недели Рома засыпал и просыпался с тяжестью в груди от повторяющегося воспоминания. Даже когда рядом была Лена, прижимавшаяся к нему во сне. А теперь несравненная валькирия пришла на день рождения и добила своим прощальным жестом. Поставила точку в войне. И вышла из неё неоспоримым победителем.

Он не смог вернуться домой. Уехал после банкета на работу и целенаправленно глушил любые мысли алкоголем добрую половину ночи.

Еще никогда в жизни Разумовский не напивался до состояния полного ничтожества. Не сходил с ума, в бреду раз за разом притягивая к себе мерещившуюся Элизу, целуя её податливые губы, врываясь в неё жадными властными толчками.

Она почему-то снова была с длинными густыми волосами, которые с удовлетворенным рычанием мужчина наматывал на кулак, развернув её к себе спиной, и вдавливал… вдавливал в свою грудную клетку, стремясь запереть строптивицу глубоко внутри, не отпускать, не делиться ни с кем. Слиться, раствориться, исчезнуть как отдельной единице, стать чем-то целым, неделимым…

Рома сметал всё со стола, раскладывал красивое тело, любовался им, ласкал, наслаждался ответными реакциями, улыбался полоумным психопатом. А девушка смеялась гортанно, сама тянулась к нему, снова царапала своими ногтями, кусала, дразнилась. И дышала отрывисто, постепенно переходя к стонам. Жаркая, отзывчивая, страстная…

И её глаза… бесподобные… огромные… сверкающие пьянящим вызовом…

А потом он снова подтягивал к себе, целовал до боли, брал и брал пронзительными алчными вторжениями, неосознанно стараясь подчинить, выбить из неё признания… Признания? Какие признания?..

Мужчина распахнул веки. С большим трудом и болезненной пульсацией в висках. Медленными заторможенными движениями принял сидячее положение, пытаясь сориентироваться, где находится.

Это действительно был его кабинет. А сам он завалился на диван и, судя по состоянию одежды, проспал на нем несколько часов. И все фантазии, все горячие сцены… тоже оказались лишь сном. В помещении царил привычный идеальный порядок. Только пара початых и высушенных до донышка «Torres Jaime I» со стаканом на столешнице свидетельствовали о том, что Рома налакался на славу.