Нестор Махно
Шрифт:
Душистые яблоки так облепили ветку, что она гнулась почти до земли. Махно пощупал самое большое. Вроде мягкое. Сорвал, надкусил. Кисло-сладкое. Постоял еще, прислушиваясь. Помочился. Запахло и мятой. Она густо росла под ногами. Лучи жаркого солнца играли меж листьев. Где-то в высоких тополях задумчиво озвалась иволга. Какая благодать! Надолго ли?
После устранения Григорьева они возвратились назад, к станции Помошная. С ходу напали на нее, взяли у комиссаров богатую добычу. А главное — перерезали единственную для отступления красных железную дорогу. Пусть попляшут в осажденной Одессе, когда изорваны пути и стрелки.
Не успели
Наборщик и гравер Иосиф Гутман, с весны заведовавший махновскими типографиями, рассказывал Батьке, что Всеволод, о-о, тертый калач! Ходит в революционерах с начала века. Был выслан, бежал во Францию, перебрался в Америку. Оттуда в семнадцатом — в Петроград. Когда немцы заняли Украину, Эйхенбаум ринулся сюда, дрался с ними в анархических отрядах, создавал «Набат».
— Это вам, Нестор Иванович, не лекторишка вшивый, а воин с широчайшим кругозором! — восторженно пел Иосиф. — Такие на улице не валяются и в зубы кому попало не заглядывают.
Когда Волин, наконец, появился и произнес пару слов, Махно определил, что с этим «калачом» придется ладить. Он не только знает себе цену, но вроде и стоит ее. Они потолковали, после чего Батько еще более убедился в достоинствах нового знакомого. Тот тоже остался доволен. Они славно дополняли друг друга: основательный теоретик анархизма и битый, но не сломленный практик. Об этом можно было лишь мечтать. «Теперь-то развернемся!» — тешил себя надеждой Нестор Иванович, доедая яблоко. У крыльца помещичьего дома послышался какой-то шум. Подбежал красавец-матрос Александр Лащенко:
— Книжного жука хапнули, Батько! Я его обыскал. Пустой.
— Шпион, что ли?
— Та не-е. Вот он. Какой-то археолог. Из Киева, сам напросился. Желает потолковать, сухопутный.
— На хрена он мне нужен? И так хватает забот. Что ты хочешь? — Махно зыркнул на гостя в упор. Тот вежливо поклонился. Был среднего роста, сутулый. Смотрел довольно смело через толстые линзы очков.
— Скажи быстрей! — потребовал Нестор Иванович.
— Н-не получится, — заикнувшись, ответил ученый. — Прошу аудиенцию.
— Ишь ты, буквоед. Ну, заходи. Вот прицепился. И правда жук. Навозный! — ворчал Батько. В комнате ждал Волин. Они уже начали писать приказ по армии. Впрочем, какая армия? Чуть более тысячи штыков и сабель. Важно было шумнуть, заявить о себе.
— Перекур, Всеволод. Видишь, археолог приперся, туда его мать. Послухаем?
Волин взял в кулак узкую свою бороденку и сжал ее. Когда же заниматься делом?
— Простите, у меня всего один вопросик, — тенорком попросил гость. — Это чрезвычайно важно!
— Валяй, валяй, — поторопил его Махно.
— Предмет моих занятий весьма далек от суеты, но я наслышан о вас, Батько, еще в Киеве. Боретесь за свободу. Славное лыцарство наше запорожское возрождаете. Мечтал спросить. А тут случай. Сняли ваши хлопцы с поезда. Ответьте: вы серьезный анархист или балуетесь?
Махно усмехнулся. Ему приятно было, что молва об их борьбе уже докатилась до Киева, и не только до властей.
— Серьезный, — признал он.
— То есть отрицаете
— Верно.
— А как же держать людей собираетесь?
— От безделья маешься? — рассердился Батько.
Волин же поднялся с кресла, прошелся по комнате.
Ни ростом, ни крепостью он не отличался.
— Можно, я ему отвечу, — не попросил, а словно потребовал. Археолог заинтересовал его. Надоели тщеславные партийные споры и пропаганда азов дилетантам. Кроме того, нужно же расширять круг единомышленников. Ученые пока — целина.
— Тебе и карты в руки, — согласился Махно.
— Мы с вами, как ни странно, заняты одним и тем же, — начал Волин.
— Не улавливаю, — сознался ученый, снял очки и глядел беспомощно распахнутыми глазами.
— Копаем могилы! — с едва заметной иронией продолжал Всеволод. — Вы, археологи, ищете прошлое, а мы, революционеры, — будущее.
— Занятно, занятно, — ожил очкарик. Он никак не ожидал услышать столь изящно выраженную мысль от разбойников, что грабят поезда, и, осмелев, сел в кресло Волина.
— Как держать людей, спрашиваете? А зачем это? Мы впервые в мировой истории предоставляем им полную возможность самим, свободно выковать формы хозяйственной и общественной жизни, — чеканил слова Всеволод. Он любил и умел говорить. Махно смотрел на него и радовался: «Вот такой соловей мне давно нужен был. Как чешет, сволочь!» — Мы находим, что эти формы выгранят сами трудящиеся массы, при условии, конечно, независимости творчества. Ее-то, независимость, мы и обеспечим. А вести людей за собой при помощи управления сверху — гибельно. Потому отрицаем вожжи партий, диктаторов и любой власти, — Волин умолк и, довольный стилем своей речи, смотрел на ученого с благодарностью и превосходством. Зеленые глаза теоретика анархизма блестели.
— Чудесный задум, — сказал гость, надевая очки, и подчеркнул весьма двусмысленно: — Чудесный! Вы обеспечите это с помощью войска?
— Другого не дано.
— Забавно. У меня появилось возражение, если позволите, — ученый помял пальцами свой курносый нос.
— Валяй, — разрешил Махно.
— Некий чиновник фараона еще шестой династии, около 2375 года до нашей эры написал на пирамиде: «Его величество послал меня во главе армии, в то время как начальники округов, хранители печатей, прорицатели, Главные Бюрократы стояли во главе своих отрядов». Слышите, сколько лет власти? Она существует всегда. Разве это не доказывает, что люди без нее не могут?
— Нет! — отрезал Волин и сел на стул рядом.
— За вами идут не потому, что вы против власти…
— А почему же? Ну, ну? — заинтересовался и Нестор Иванович.
— Потому идут, что вы против плохой власти, подлой и грабительской.
— Истинно так, — подтвердил Волин.
— Но если никакой не будет — вас бросят, — предрек ученый, глядя на собеседников светлыми глазами, увеличенными линзами очков. — Найдутся более ловкие, лукавые, и они станут править. Не правда ли?
Как только он это сказал, Махно ярко вспомнил Ленина, его кремлевский кабинет, кожаное кресло. Вождь вскакивает, смеется: «Мы знаем анархистов. Они сильны мыслями о будущем, а в настоящем беспочвенны, жалки». Нестор тогда горячо возражал, что он с товарищами весь в боевой буче. Ленин развел руками: «Возможно, я ошибаюсь». Лишь сейчас Махно ясно понял, что для самой большой кремлевской шишки «настоящее» означало только борьбу за власть. Как просто! Видение мелькнуло и исчезло.