Несущая свет. Том 2
Шрифт:
Каждый раз, когда кто-нибудь заговаривал об этом, у Аурианы было такое чувство, будто острый нож вонзается ей в сердце. Она ожидала, что Тойдобальд задаст ей такой вопрос, и отвернулась в сторону, не желая видеть выражение горького разочарования на лице старика.
— Нет, — произнесла она сухо. — Негодяй все еще ходит по этой земле. Одберт еще жив.
Ауриана никак не могла отделаться от мучительных мыслей, которые внушила ей встреча с Тойдобальдом: «Все эти годы, проведенные Тойдобальдом в плену, в душах родственников жила надежда на его спасение. Точно также мог бы сейчас жить и Бальдемар. Если бы я не убила его, до сих пор сохранялась бы возможность вновь увидеть его на свободе… Но ведь он сам выбрал смерть! Однако
Когда израненные, покрытые потом и кровью солдаты, попавшие в засаду, вбежали в крепость, они начали наперебой рассказывать своим товарищам о произошедшем на их глазах страшном чуде: сама природа в образе пророчицы Ауринии явила им ясное знамение, касающееся нового Императора. Легионеры крепости Могонтиак, оказывается, поступают правильно, отказавшись присягнуть Домициану: его правление явится величайшим несчастьем для римского народа. Весь лагерь пришел в страшное волнение после этого сообщения, мятеж вспыхнул с новой силой. Легионеры повалили на землю изваяние Домициана, установленное перед принципией. На рассвете они подожгли свои казармы, затем помещение, где жили трибуны. Огонь с этих построек перекинулся на продовольственные склады. Солдаты заперли своих командиров в качестве заложников в здании претория, личных апартаментов Военного Правителя.
Луций Антоний послал сумбурное, полубезумное письмо с последним курьером, которому удалось покинуть расположение лагеря, предупредив его, что это послание должно быть передано в руки самого Императора. В нем легат докладывал, что вверенные ему легионы остаются преданными своему Императору, но дикарка-ганна по имени Ауриния, гроза и бич здешних приграничных территорий, довела римских солдат до суеверного ужаса, граничащего с безумием, тем, что низвергла с пьедестала статую Божественного Императора, что явилось причиной разгоревшегося в крепости мятежа. Таким образом, Луций Антоний перекладывал ответственность за бунт в своем лагере с себя на стихийные силы природы.
В тот же самый день после полудня отряд хаттов численностью в две тысячи воинов взошел на крутой поросший лесом берег Рейна; далеко внизу широкая спокойная река лениво несла свои медленные воды. Зима была уже не за горами. Зелень пожухла, окрестности приобрели мрачные краски. Рощицы голых осин и полуоблетевших дубов теряли свои последние листья с тихим печальным шорохом, который напоминал легкую поступь смерти. Белые облака быстро бежали в высоком чистом осеннем небе. На некотором расстоянии от себя на пологом холме хатты увидели крепость Могонтиак. Охваченные ярким пламенем казармы напоминали огонь в кузнице бога войны, это было единственное яркое пятно среди застывшей, приготовившейся к зиме природы.
Ауриана держалась несколько в стороне от остальных, расположившись под раскрашенной яркими охристыми и багряными красками осиной и наблюдая за пожаром крепости в Могонтиак. Рядом с ней на земле сидел Деций, жадно уплетающий тушеное с диким луком мясо белки. Во время военной операции он находился здесь, в лагере, вместе с заботящимися о провианте женщинами Ромильды, однако он всю ночь не сомкнул глаз, беспокойно обдумывая и переживая вновь и вновь тот план, который Ауриана составила с учетом всех его советов накануне операции. Правда, некоторыми советами хатты все-таки пренебрегли. Большинство воинов, сильно устав в бою, сразу же улеглось спать. Только Витгерн и Торгильд все еще бодрствовали, играя в кости и попивая хмельной мед.
Деций тоже был усталым, но довольным. В эти дни он превратился в одного из хаттов и, по мнению Аурианы; его новый облик был великолепен. Он высветлил свои волосы с помощью специальной золы, и теперь густые длинные пряди падали ему на плечи, как у всех варваров. Его лицо заросло нестриженной спутанной бородой. Когда он яростно хмурился, он напоминал,
— Теперь уже горят помещения госпиталя, — произнес Деций, обращаясь к Ауриане. — И если не ошибаюсь, огонь перекинулся на арсенал. Чудесная картина! Присаживайся рядом, моя голубка. А то у тебя такой вид, словно ты опять готова лететь и начинать новое сражение.
Но взгляд Аурианы нисколько на смягчился от этих слов, он был все таким же угрюмым.
— Мы потеряли четырех человек, — произнесла она мрачно, таким тоном, как будто признавалась в совершении какого-нибудь страшного преступления.
— Зато спасли девяносто шесть остальных. Это была замечательная операция! Почему ты думаешь всегда только о потерях? Все прошло замечательно, и я бы даже сказал, что эта военная операция явилась прекрасным завершением всего военного сезона! За одно лето мы в третий раз освобождаем один и тот же проклятый соляной источник от неприятеля, затем отвоевываем плодородные земли в долине реки Веттерау, и наконец освобождаем брата Бальдемара, который сможет теперь спокойно умереть среди своих родных и близких. Неужели все эти успехи не настраивают тебя на более приятный лад?
Деций встал и подошел к ней. Если б они были совершенно одни, он обнял бы ее; однако, на этот раз дружинники находились слишком близко, поэтому Деций довольствовался тем, что подошел к ней вплотную и продолжал говорить, утешая и ободряя ее.
— И не забывай также о том, что ты сама стала живой легендой для своих и чужих воинов, такой же, какой был твой отец.
Казалось, ничто не могло рассеять мрачного настроения Аурианы.
— Если бы я собрала в поход больше воинов, те четверо не погибли бы, — произнесла она голосом, полным боли. — На этот раз нам помогли боги, они внушили римлянам ненависть к их новому Императору и нежелание присягать ему. Ты уверен, что этот Домициан обрушит на нас всю свою ярость и пойдет войной?
— Готов поспорить на кусок вот этой жесткой, словно подметка, кожи, которую ты почему-то называешь мясом, — отозвался Деций, потрясая перед ней длинной полоской сушеной оленины. — Он не сможет совладать со своим бешенством! Тем более, что Домициан уже много лет страстно стремится устроить кровопролитную битву в этих землях, как голодный пес стремится сцапать жирную курицу. И в этом смысле мы для него — подходящая цель, поскольку доставляем его солдатам массу неприятностей; мы непокорны воле Рима и в то же время, по его мнению, являемся достаточно варварским примитивным народом, победу над которым одержать несложно. Ты нанесла рану буйволу, которого дразнила все эти годы, и теперь он разъярился. Если солдаты все же примут этого Императора, то будь уверена, что мы падем жертвой, которую они постараются возложить на его алтарь. Однако мы имеем перед собой только один пример, один военный лагерь. Мы ведь и понятия не имеем о том, что происходит в Аргенторате, Ветере или в легионах на востоке, мы не знаем также, что сейчас творится в самом Риме.