Несущая свет. Том 2
Шрифт:
Марк Юлиан улыбнулся, а затем произнес осторожно, но твердо:
— Боюсь, мой господин, свет и познание до сих пор все еще не одержали своей победы.
На широком лице Домициана, похожем на расплывшееся лицо Аполлона, отразилось выражение растерянности. Но он сумел скрыть свои чувства и снова вернулся к доверительному восторженному тону. — Так значит… значит, тучи заволокли наш небосклон, что же я на этот раз сделал такого? Чем заслужил твое неодобрение?
Марк Юлиан почувствовал в его словах подлинную озабоченность и подумал: «Слава богам, он все еще нуждается в моем благорасположении и одобрении своих
— Я знаю, мой друг, что ты долго колебался, прежде чем согласиться пойти ко мне на службу. Это очень огорчает меня, очень огорчает…
— Мне необходимо было… многое взвесить.
В глазах Домициана загорелся воинственный огонек.
— Многое — или все же только одно?
Он уставился в лицо Марку Юлиану, как бы пытаясь разгадать его, словно это была загадочная криптограмма. Марк понял, что Домициан хочет проникнуть в его тайные намерения и мысли относительно кольца Императора. Домициан подошел вплотную к опасной черте — еще немного и с его губ сорвались бы роковые слова; роковой вопрос давно мучил его, он рвался наружу из его груди, но все же Домициан подавил в себе желание задавать этот вопрос, потому что хорошо знал, какие последствия он повлечет за собой. Если он прямо спросит Марка Юлиана, то у того будет только один выход — так же прямо обвинить его, Домициана, в убийстве брата, что в свою очередь приведет к необходимости выдвинуть против самого Марка Юлиана обвинения в измене.
— Да, ты прав, только одна причина удерживала меня от быстрого принятия решения.
— Только одна причина?
Сатурнин с растущей тревогой взглянул на Марка.
— Много лет назад ты дал мне обещание, что не будешь преследовать философов, историков и литераторов.
Глаза Юлии расширились от страха — такими дерзкими показались ей слова Марка Юлиана. Внизу за ближним столом прислушивавшаяся к ним Юнилла метнула в их сторону стремительный взгляд, почуяв оплошность Марка Юлиана, которая, по ее мнению, могла стоить ему жизни. Она уставилась на него кошачьим взглядом сквозь полуприкрытые веки и на ее лице разлилось выражение жестокого удовольствия. Однако, к изумлению наблюдавших за ним, Домициан почувствовал облегчение, поскольку им двигали тайные соображения: он обрадовался, что Марк Юлиан вовсе не подразумевает проклятое кольцо. Но через мгновение его облегчение сменилось раздражением.
— У тебя возмутительно острая память, мой друг. Однажды это может довести тебя до беды и очень плохо кончиться. Многие люди часто испытывают желание уничтожить чью-то память, не уничтожая при этом самого человека, — промолвил Домициан с недовольной улыбкой на лице. — Я удивлен, неужели ты не знаешь, что неприлично напоминать Императору о тех обещаниях, которые он давал много лет назад?
— Но ведь ты просил меня говорить с тобой как друг, а не как подданный.
— Клянусь Минервой, у тебя просто дар выводить людей из терпения! — раздраженно воскликнул Домициан, стараясь сдерживать себя, однако его рука бессознательно кромсала в этот момент рыбу в тарелке острым столовым ножом.
— Сегодня утром я получил приказ прекратить публикацию трудов моего отца, касающихся германских племен, — упорно продолжал гнуть свою линию Марк Юлиан. — Не понимаю, что могло оскорбить тебя в этих книгах, повествующих
Все сидевшие за столом замерли от страха. В больших серых глазах Юлии отразилась глубокая неизбывная печаль, как будто ее единственный друг и союзник совершал сейчас самоубийство. Сатурнин в этот момент был похож на предводителя плакальщиков, возглавлявших каждую похоронную процессию в Риме.
— Но они… копируют мой собственный литературный стиль, — промолвил Домициан напряженным голосом, пытаясь поймать взгляд Марка Юлиана, чтобы предостеречь его от дальнейшего углубления в эту тему. Однако Марк Юлиан сделал вид, что ничего не замечает.
— Не может быть! Мой отец начал писать эти книги, когда ты был еще грудным младенцем. Так что это объяснение не годится!
Гнетущая тишина воцарилась за ближайшими столами. Император и его почетный гость были теперь словно актеры на сцене, разыгрывающие трагедию, исход которой никто не мог предугадать.
— Мы чудно проводим время, вспоминая прежние годы, не правда ли? — с наигранной веселостью воскликнул Домициан. Однако его разрумянившиеся щеки свидетельствовали об его возбужденном состоянии. — Итак, ты требуешь другое объяснение. Ну что же, слушай. Эти книги выставляют моего покойного отца в жалком свете, потому что привлекают внимание к германским племенам… А мой отец, как известно, так и не смог справится с ними.
— Очень странно слышать все это из твоих уст, я уверен, что твой отец вовсе не считал свою политику в отношении германских племен неудачной.
— Я объявляю дискуссию оконченной.
— Ты не можешь сделать этого. Ты же сам сказал, что наступил век мудрости и просвещения, а не век Нерона.
Теперь уже во всей пиршественной зале воцарилась мертвая тишина. Сатурнин закрыл голову руками. Раньше он молил богов, чтобы дерзость и бесстрашие Марка Юлиана с годами хотя бы немного поутихли. Но этого не произошло. Однако несмотря на свой страх за жизнь Марка, старик не мог не чувствовать в глубине души восхищение готовностью Юлиана бескомпромиссно следовать своим принципам, куда бы ни вела эта опасная дорога — пусть даже в пропасть кровожадного дракона.
По лицу Домициана было видно, что он серьезно задет за живое.
Марк понимал, что рано или поздно его власти над Императором придет конец: первобытная жестокость и грубость все больше овладевали душой Домициана и скоро уже никакими призывами невозможно будет пробудить в нем совесть.
— Мой отец заслужил всей своей жизнью право на то, чтобы люди знали его сочинения, — продолжал Марк Юлиан спокойным бесстрастным голосом. — Приказ, запрещавший его труды, равносилен уничтожению памяти о нем. Ты должен разрешить мне продолжить дело всей его жизни.
Юлия замерла, словно насмерть перепуганная птичка.
— Я сказал: нет, — произнес Домициан, лоб которого блестел от пота, хотя в пиршественной зале было довольно прохладно.
У Марка Юлиана было такое ощущение, будто он бьется в глухую стену.
Внезапно его осенила разгадка этой странной неуступчивости Домициана. Причем эта разгадка казалась до того очевидной, что Марк Юлиан изумился ее простоте и своей несообразительности. Он сделал довольно продолжительную паузу для того, чтобы в зале возобновились разговоры и их никто не подслушал.