Нет имени тебе…
Шрифт:
Лавки в Гостином закрыты, в аркадах второго этажа толпятся люди, боятся, что у них тоже загорится, а понизу движется процессия с образами и молитвенным пением. Дым застилает солнце, нас окружает неестественный страшный сумрак, крупными хлопьями летит пепел. Последний день Помпеи! Говорят, что полыхают лесные склады на Фонтанке и поймали какого-то поджигателя, который брызгал горючим на заборы. Вроде бы загорелось сразу в нескольких местах, и огонь быстро пошел пожирать лавки, палатки, ларьки, прилавки под навесами, а на лесных складах разгулялся вволю. Улица перед Апрашкой завалена узлами, корзинами, бочками, из окон второго этажа, откуда вырывается
Прилегающие к Апрашке переулки перекрыты солдатами, ездят конные казаки, ахают зеваки, мечется среди толпы, заливаясь лаем, обезумевшая собака. Треск, вопли, плач, брань. Истерический крик: «Святые угодники! Петербург жгут!» «Со всех концов подожгли!» Где-то стреляет пушка. Пожарные с водой и насосами не могут въехать в узкие ущелья рыночных лабиринтов, на Садовой качают воду и пускают тонкие струи из пожарных кишок в разъяренное пламя, но это все равно что писать в пылающий костер в надежде его затушить. Огонь будет свирепствовать, пока не утолит голод, пока не выжрет все, что может, лоскутные и ветошные, меховые и табачные, мыльные и свечные ряды, он не успокоится.
Дьявольский карнавал!
Кое-как минуем Ассигнационный банк, я волочу Зинаиду за собой, она почти висит на мне, и продвигаемся мы очень медленно. Апрашка угрожающе гудит и дышит жаром, мостовая под ногами так разогрелась, что жарко подметкам.
Кто-то орет: «Литейную подожгли! Коломна горит!» И в ту же минуту раздается оглушительный взрыв, густой столб черного клубящегося дыма взвивается над дымным войлоком, накрывшим весь район. Зеваки-всезнайки толкуют, что огонь добрался до пороховых и оружейных магазинов. Зинаида моя оседает на землю, я с трудом успеваю ее подхватить и продолжаю тащить дальше и дальше от пожарища, усаживаю на какой-то ящик, обмахиваю своей шляпкой и снова волоку по направлению к дому, а потом она и сама начинает успешно передвигаться. Коломна не горит, мы бы увидели. Страшное дымное облако осталось за спиной, а крики слышны, и отчетливый запах гари ощутим. За Сенной уже народу не видно, все на пожаре.
Когда мы подходим к нашей улице, то обнаруживаем, что со стороны канала движется комическая парочка, похожая на опереточных нищих: старуха в коричневом порванном платье припадает на одну ногу, и растрепанная простоволосая девица с чумазым лицом колыхает кринолином, с которого свисают клоки когда-то розово-фиолетовых воланов. Зинаида сразу все поняла, Анелька завыла в голос, а меня разобрал смех, и я пыталась делать вид, что закашлялась. Зинаида голосила об отсутствии гордости, совести и еще чего-то, Серафима орала про монастырь, куда Зинаида хочет спровадить кузину. Но я перекричала всех, даже Анельку.
– Перестаньте, – воззвала я. – Кругом ужас, а мы живы и здоровы, и дом цел! Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке!
За руки никто не стал браться, но все разом замолкли, а мегера, как мне показалось, уставилась на меня с благодарностью. Однако через минуту Анелька, всхлипывая и показывая на клочья юбки, заревела с новой силой.
– Да пропади оно пропадом! –
Умиротворила всех, как могла, но более всего меня радовало потепление в отношениях с Серафимой.
Все были настолько взбудоражены, что даже о послеобеденном отдыхе никто не вспомнил. Только о пожаре и говорили. Анелька рассказывала, какого страху они натерпелись в Летнем, как люди бежали, давили друг друга, кто-то лишался чувств, а негодяи срывали с дам жемчуга и бриллианты, а одной девице порвали ухо, выдернув из него сережку. Наши в обморок не падали, а Серафима даже проявила немалую смекалку: увидев разбой, она отстегнула замочек на Анелькином колье, и оно скользнуло за корсаж платья.
Егор и кухонные бабы приносили сведенья, собранные на улице. Пожар свирепствовал по-прежнему и как будто бы перекинулся на другую сторону Фонтанки, где были дровяные склады. И якобы, идут расправы над поджигателями, хватают всех, не разбираясь, правый или виноватый. А еще говорили, что вовсю разошлись мазурики и разбойники. Вместе с пожарными прут в самый огонь, чтоб поживиться купеческим добром. В грязи валяются разбитые бочки с кофе, головы сахара, люди набивают карманы миндалем и собирают горстями рассыпанный чай.
– Съестное брать не грех, – констатировал Егор. – Все равно прахом пойдет.
Вечером заявился доктор, уставший, но такой возбужденный, что казался веселым. Он только забежал домой умыться, сменить одежду и к нам. Был на пожаре, качал воду. Говорит, на Садовой страшное пекло. Пожарные совсем обессилели, доброхоты подвозят им хлеб, вино, калачи, а воду качать помогают все без различия классов и состояний: и офицеры конной гвардии, и пажи (рядом Пажеский корпус), и студенты с гимназистами, и профессора. Жандармы еле сдерживают толпу любопытных, люди пятятся, падают на груды наваленных вещей. Мародеры разгулялись. В наружных зданиях Апраксина бьют окна, ломают двери, лезут по водосточным трубам, выкидывают шубы, шапки, сапоги. Над Щукиным двором – целый ураган пуху. Разбитые бочки с яблоками, грушами, апельсинами…
– Толпа – дитя! Ей нужен пример старшего, чтобы подвигнуть на доброе или злое, – взволнованно говорил доктор Нус. – Многие извозчики плату не берут, с Литейной безвозмездно прислали четвероместные кареты. Сейчас все в огне, настоящий ад.
Вместе с доктором мы отправились на Фонтанку, к Египетскому мосту. Самого пожарища отсюда видно не было, но все небо заливало багрово-пепельное зарево, густое, колышущееся, как кисель. Какой-то пьяный орал дурным голосом: «Грудь моя полна тоской, а ночь такая лунная…» Время от времени Анелька принималась плакать, и я знала, что это не только последствия пережитого дня, она мне шепнула, что шелковоусый Владимир не явился на свидание, возможно, они поздно прибыли и он не дождался. А Зинаида беспокоилась из-за отсутствия Белыша, боялась, что Дмитрий живет в переулках возле Апраксина или на Фонтанке.
– Господи, – лепетала она, – пусть их не тронет пожар, пусть сохранит их.
22
С утра все нервные. Анелька бегает по саду. Глаза полные слез. Письма от Владимира нет.
– Могли же его отправить в командировку? – тщетно пытаюсь ее утешить. – Их же посылают куда-нибудь по службе?
– Он бы нашел способ сообщить…
Письма от Дмитрия тоже нет. Зинаида по этому поводу сходит с ума. Наталья дежурит у окна. Повсюду тошнотворный запах пожарища.