Нет имени тебе…
Шрифт:
«Милый Дмитрий! Мне захотелось рассказать Вам о самом замечательном, что случилось в моей жизни, о поездке в Испанию. Только давайте условимся до поры до времени не обсуждать, с кем и для чего я там была, ладно? Будем считать (и это правда!), что мое личное участие в поездке было чисто экскурсионным. Итак, мы заключили договор, что писать я буду только о том, что сочту возможным.
Путешествие было кратким, но, быть может, мысль о его быстротечности и обострила чувства. Когда мы обладаем чем-то, не боясь потери, то вряд ли можем относиться к этому трепетно и восторженно. А я знала, что праздник мой ненадолго. Время путешествия – зима. Маршрут: от Барселоны через Кастилию в Андалусию, а оттуда по валенсийскому побережью обратно. В городах мы останавливались для их осмотра и ночевки, а большую часть времени проводили в дороге. Мимо тянулись оливковые рощи, миндальные и цитрусовые сады, огороды, спящие виноградники и поля – желтые, зеленые, коричневые, красные, ржаво-кирпичные, лежали они аккуратными заплатами на равнинах, холмах и на горных террасах. И так все было ухожено здесь и красиво, что возникала невольная, глупая мысль: смотрит
Характер испанцев, как мне рассказывали, доброжелательный и гордый, темпераментный, но выдержанный. И все это так. А еще они очень вежливы: «Доброе утро», «пожалуйста». Гостиницы были прекрасные, но мы туда только ночевать приходили. Выше всяких похвал – еда. Мне понравилась национальная кухня и особенно продукты, которых на севере в изобилии нет. А вообще-то мне нравилось все, а если и нет, я предпочитаю не вспоминать об этом.
Темнело рано и мгновенно. Кажется, сумерек испанцы не знают. В Барселону приехали затемно, однако до ужина успели побывать на площади с «поющим фонтаном». Он огромный, круглый, похожий на гигантскую клумбу из мириадов струй, принимающих разные формы и бьющих под таким напором, что вода кажется пухом. Этот фонтан подсвечивается и постоянно меняет цвет и форму: то поднимается огромным султаном, окруженным множеством султанчиков помельче, то возникает, словно бутон, разрастающийся и раскрывающийся на глазах. Он опадает и умирает, чтобы через минуту возродиться пунцовым початком, окруженным нежно голубым воротником, цвет которого переходит в кремовый, потом в салатный, в лимонный, а сам початок, бьющий в середине фонтана, растет и растет вверх, светлея, лиловея. Иногда он похож на актинию, которая из пурпурной превращается в золотую, сводит и разводит щупальца, рассыпается и расстилается сиреневыми, розовыми и лазоревыми туманами. Все движения форм и красок его струй происходят под музыку и, кажется, по воле Вагнера, Чайковского, Равеля, а также под торжественно-неземную «Барселону» в исполнении знаменитой каталонской певицы.
За «поющим фонтаном» широкая лестница с фонтанным каскадом поднимается в гору к светящемуся дворцу в короне мощных, расходящихся веером, лучей прожекторов. Погода стояла теплая, народу было много, уличный жонглер развлекал публику горящими факелами. Ощущение невиданной красоты и праздничности потрясло меня. Может, я вспомнила дом, обыденность, скуку, слякоть и грязь петербургской зимы, а может, и нет – красота всегда сильно на меня действовала! – в общем, слезы хлынули из моих глаз, и были они благотворны, словно смыли все беды и горькие мысли. А на следующий день я увидела при свете дня белый город, лежащий на зеленых холмах: средневековые петлястые улочки и прямые бульвары нового времени, высокие дома, перепоясанные коваными балкончиками, витринки магазинов, кафе и баров, соревнующиеся в нарядности. Лоджии, окна и плоские крыши были заставлены кадками с пальмами и горшками с цветущей геранью, украшены гирляндами. Но более всего меня потрясла встреча с творениями великого архитектора Антонио Гауди. Описания тут бессильны. Разве можно вообразить фантастический дом, стены которого – бетонные волны, а кованые решетки балконов – переплетение водорослей. Или «Дом костей»: колонны – кости, а балконы – черепа, оставшиеся от пиршества дракона. Сам дракон – это крыша с переливающейся черепицей-чешуей. Над этим изогнувшимся, обтекающим дом драконом-кровлей возвышается башенка с крестом – меч победителя дракона – святого Георгия. На высокой горе, откуда видна вся Барселона, Гауди начал строить город будущего, сказочный сад с извилистыми дорожками, гротами, аркадами и домиками-«пряниками», будто перенесенными сюда из сказок братьев Гримм. А последним, любимым детищем архитектора стал собор, не похожий ни на один в мире. Гауди отдавал ему все силы и следил за укладкой каждого камня. Жил он аскетом: утренняя молитва, работа, вечерняя исповедь, сон. И так каждый день. Ел мало, деньги отдавал бедным. В старости он тяжело болел, похоронил всех родных и большинство друзей. Он перестал следить за одеждой, на улице его принимали за нищего и подавали милостыню, да он и сам ходил «с шапкой» за частными пожертвованиями, на которые строился собор. Ох, как медленно он строился! Последние полгода архитектор оставался ночевать в незаконченном соборе, в мастерской, чтобы не тратить время и силы на дорогу домой. Гауди знал, что ему не хватит жизни, чтобы достроить собор, но это его не печалило. Он говорил: «Мой заказчик не торопится…» Гауди был глубоко верующим человеком. А собор достраивают и по сей день. Это памятник Создателю в виде величественной горы с высокими утесами башен.
Откуда появилась такая фантастическая архитектура: храмы-утесы и галереи-пещеры? Почему Гауди превращал колонны в стволы деревьев, стены домов в морские волны, изукрашивая их блестящей черепицей и яркими осколками керамики? Я догадалась об этом на дорогах Испании, глядя на красную землю, голубое небо, серебристые, перекрученные стволы олив, переплетение мощных ветвей платанов с раскидистыми кронами-крышами. Медовые, коричневые, розовые горы, вымытые и оглаженные дождями и ветрами, вставали башнями, похожими на башни его собора. Другие башни походили на конические средиземноморские ракушки, усеянные пятнышками, словно окошками. (Такую ракушку я привезла в Петербург). Любовь к родной природе возникла у Гауди раньше любви к архитектуре, а потом они крепко срослись.
Кажется, письмо вышло непозволительно длинным. Но в моей жизни
Зинаида мне мешала, постоянно требуя пояснений, спрашивая, как писать то или иное слово, но потом я перестала обращать на нее внимание и отвечала автоматически, поглощенная своими переживаниями. Что она думала обо мне в связи с неясными для нее словами? Она ведь даже представить себе не могла, что я не умею грамотно писать и для меня загадка, когда пишут «е», а когда «ять», «і» надо писать или «и». Зинаида засыпала меня вопросами, действительно ли я была в Испании? Разумеется, я этого не помнила. Не знаю, не помню, возможно, я об этом читала. Мы засиделись за полночь, потому что я рассказывала ей про Гауди все, что знала, а когда исчерпалась, с большим успехом сочиняла, уже сама не понимая, правда это или вымысел.
На Зинаиду мои испанские рассказы произвели большое впечатление. На Дмитрия – тоже.
«Ясный свет мой, Муза!
Как я был счастлив получить Ваше письмо! Оно показалось мне не просто увлекательным, но обворожительным, и таким неожиданным образом открыло Вашу натуру, что я не сразу смог взяться за перо и, признаться, до сих пор нахожусь под волшебным впечатлением. Мне кажется, я Вас узнал, понял, и в то же время не понял ничего. Все написанное Вами так живо, так странно, чарующе и так удивительно говорит о Вас как о человеке образованном, чрезвычайно любознательном, легком, неприхотливом и ни на кого не похожем. И я не знаю человека более загадочного и необычного. С нетерпением жду продолжения! В Барселоне я никогда не был, но слышал о ней как о городе непримечательном, грязном и полным трущоб. Как легко чужое мнение укореняется в нас и становится непреложным. Как хотел бы я посмотреть на Барселону, на «дом костей» и фонтан, меняющий форму струй и краски под музыку, понять, как он устроен. Я очарован этой неведомой Барселоной. Все это похоже на чудесные сказки Гофмана…»
– Боюсь, мы переусердствовали, стараясь его увлечь и заинтересовать, – сказала я Зинаиде.
Конечно, в Барселоне еще не могло быть свето-музыкальной фонтанной феерии, и сам город, вероятно, трущобный, ведь отстраиваться он начнет лет через двадцать, а Гауди, как я подозреваю, никакой не архитектор в настоящее время, а сопливый мальчишка.
– Почему переусердствовали? Он пишет, что письмо обворожительно…
– Я совсем не уверена, что написанное нами существует на самом деле. Хорошо, что Дмитрий не был в Барселоне, иначе он просто-напросто разоблачил бы нас.
– А Гауди? Вы же так хорошо и много рассказывали о нем! Вы же не могли это выдумать?
– Я и не говорю, что выдумала. Но я не помню, откуда все это взяла, что видела, что слышала или читала.
– И ладно. Хорошо, что он не был в Испании. Но он хочет продолжения, вы придумаете что-нибудь?
Придумывать не стала. Решила рассказать о Гранаде и об Эль Греко, который жил так давно, что уж здесь-то ошибиться было невозможно.
«Как человека с севера, меня, конечно же, поразило вечное лето. Белые города Андалусии! Там нет нужды отапливать дома, зато окна матовые, это спасает от летнего палящего и слепящего солнца. Возможно, в июле-августе здесь ужасная жара, зато декабрь подобен нашему прохладному июню. И все зелено, потому что много хвойных и вечнозеленых деревьев, листьями покрыты кусты и лианы, а некоторые цветут. Фикусы, известные нам как комнатные растения, оказались огромными деревьями Пальмы, акации в завитушках стручков, цветущая мимоза и алоэ растут на улицах. Агаву и опунцию сажают как изгородь. Не все платаны сбросили листву, но она по-осеннему пожелтелая. В Кордове я впервые увидела померанцевые деревья – дикие апельсины, которыми засажены целые улицы и бульвары южных городов. Есть пышнокронные, есть голенастые – на тонких длинных стволах круглые кроны. И все они густо усыпаны оранжевыми шарами. Испанцы не едят померанцы, но собирают и продают в Англию, а там из них делают варенье. На газонах цветут бархатцы, виолы и розы.
Гранада лежит в объятиях одетой снегами Сьерра-Невады, как раскрывшийся гранат, отсюда, как утверждают, и название города. Гранада – последний оплот мавров, здесь похоронены изгнавшие их Изабелла и Фердинанд, объединившие Испанию и пославшие Колумба в Америку. Здесь находится знаменитый на весь мир мавританский дворец с мраморными, покрытыми кружевной резьбой покоями, открывающимися во дворики, где журчат фонтаны, а в бассейнах резвятся большие красные и серые рыбы. Это сказочные сады с высоким лабиринтом из стриженого кустарника в виде стен с зубцами и арками, с самыми могучими кипарисами и очень крупными декабрьскими чайными розами – по одному роскошному цветку на кусте, поникшему с истомленным видом на длинном стебле. И во всей этой пышности, в соединении роскошной зелени с голыми белоствольными тополями и одинокими зимними розами есть какой-то щемящий оттенок грусти и строгости.
Самого города я почти не видела, гуляла по нему в темноте. Собор уже был закрыт. Мы прошли к нему по узкому проходу, освещенному лишь витринками сувенирных лавок, и попали на темную площадь, где резвились мальчишки, жонглировавшие огнями в чашках, привязанных к тросикам. От этой площади бежали вниз темные улочки, обозначенные лишь светящимися праздничными гирляндами, куда мы не углублялись. На эту площадь я возвращаюсь в своих снах, но мне так и не удается ни в собор войти, ни по улочкам спуститься, и я просыпаюсь среди ночи от печального чувства Неслучившегося. Это был наш единственный день в Гранаде. Мы торопились в гостиницу на встречу Нового года, где ждали изобильные столы, полные яств и вин. На каждом стуле лежал пакет с маскарадными носами на резинке, шляпой с полями, каской или феской, серпантином, бенгальскими огнями и бумажными гирляндами. Все нацепили гирлянды на шеи, надели носы, шляпы и приготовились встретить Новый год. У каждого прибора стояла розетка с двенадцатью виноградинками, их нужно съесть, когда часы бьют двенадцать раз и загадать двенадцать желаний. Я загадала двенадцать раз одно и то же. Потом начались танцы, но почему-то было грустно. А в ночном небе сияли далекие мелкие звезды. Может быть, летом они крупнее?