Неуловимая подача
Шрифт:
– Если тебе так нравится испытывать боль, ложись обратно на стол. – Она похлопывает по подушке.
– Кенни, у тебя был тяжелый день. Я в порядке. Не хочу, чтобы ты слишком много работала.
– Слабак. – Она смеется, качает головой и уходит.
Я разговариваю с братом, а мой врач продолжает удерживать меня за руку.
– Когда-нибудь ты ее доведешь.
– Не-а, – говорит Исайя, его голос становится громче, когда он подходит к моему столу и смотрит на меня сверху вниз. – Она в меня влюблена. Она об этом даже не подозревает, но это так. И совершенно очевидно, что
– Очевидно. Раз уж ты каждую ночь затаскиваешь в свою постель новую девушку, останавливаясь в тех же отелях, что и она.
Исайя пожимает плечами.
– У нас взаимопонимание. – Я усмехаюсь. – Удивлен, что ты остался на физиопроцедуры. Я-то думал, ты помчишься домой, чтобы забрать Макса подальше от горячей нянюшки, – продолжает брат.
– Да, я пытаюсь ослабить хватку по просьбе Миллер.
– Мы теперь исполняем просьбы Миллер? Интересно.
– Думаю, она не так уж плоха.
Брови Исайи взлетают вверх, на губах появляется озорная ухмылка.
– Не так уж плоха, а? Кто ты такой и где мой несносный старший братец?
Я показываю ему свободной рукой средний палец.
– Знаешь, я тут подумал, может, мне стоит зайти сегодня вечером. Убедиться, что с Миллер все в порядке. Если ей не нравится твой дом, она может пожить у меня.
Мимо, качая головой, проходит Кеннеди.
– По дружбе, – быстро добавляет Исайя, чтобы она услышала. – Как друг, Кенни!
– Ты идиот, и она не останется в моем доме.
– Но няни Макса всегда жили в твоем доме.
– У других нянь Макса не было отца, у которого они могли ночевать и который живет в тридцати минутах езды.
Они также не были похожи на Миллер, не говорили как Миллер и не вызывали у меня желания флиртовать с ними в ответ каждый раз, когда они открывали чертовы рты. Кроме того, от них не было дополнительной нагрузки на мою руку, когда я принимаю душ, потому что в моих чертовых дневных мечтаниях постоянно мелькают ее полные бедра и зеленые глаза.
10
Миллер
При звуке открывающейся входной двери я подпрыгиваю и со звяканьем роняю в металлическую миску венчик.
Я потеряла счет времени. Очевидно, я провела на кухне несколько часов с тех пор, как уложила Макса спать, но время пролетело незаметно, и я заблудилась где-то между маслом, сахаром и мукой. Кухня Кая – настоящая катастрофа. Я твердо намеревалась прибраться к тому времени, как он вернется домой, но, черт возьми, теперь это у меня точно не выйдет. Я наблюдаю на мониторе, как он проверяет, спит ли его сын, потом выходит из спальни и направляется прямо ко мне.
Интересно, насколько он разозлится. Бьюсь об заклад, он покраснеет, нахмурит брови и вытаращит ледяные глаза. Обожаю расстроенного Кая, и мне, кажется, отлично удается выводить его из себя.
Но я бы наслаждалась этим моментом гораздо больше, если бы сама не была так расстроена.
Ничего не выходит. Сегодня вечером я попробовала четыре новых рецепта, и все они оказались безнадежно неудачными. Продукты, которые я заказала? Их больше нет, кроме тех, что я купила, чтобы пополнить недостающие запасы в кладовой и холодильнике Кая. Даже сногсшибательная
43
Крем-фреш (дословный перевод – «свежие сливки») – густой кисломолочный крем, который не свертывается при нагревании.
– Что, черт возьми, случилось? – В голосе Кая слышится паника.
Повернувшись, я пытаюсь хотя бы немного отряхнуть фартук от муки, но тщетно. Я вся в муке.
– Как прошла твоя игра?
– Все в порядке. – Кай не смотрит мне в глаза, его внимание продолжает блуждать по кухне, в которой царит настоящий разгром.
Долгий выдох, который я издаю, отбрасывает прядь волос с моих глаз, но она тут же снова падает мне на лицо.
– Я плохо справляюсь со своей работой.
Он перестает растерянно оглядывать меня и кухню, его лицо смягчается.
– Ну, мой сын жив, и ты не сожгла дом дотла… пока что. Я бы сказал, что у тебя все в порядке.
– Возможно, это самое приятное, что ты мне когда-либо говорил, но нет. Не эта работа. Не присмотр за Максом, а моя настоящая работа. Я в ней – полный отстой.
В этот момент раздается звуковой сигнал таймера духовки. С помощью перекинутого через плечо кухонного полотенца я достаю противень и обнаруживаю, что мой гарнир подгорел до хрустящей корочки.
– Черт бы все побрал. Это должен был быть черный кунжутный крамб [44] .
– Похоже, у тебя получилось. Он определенно черный.
Я прищуриваюсь, глядя на слишком привлекательного гигантского бейсболиста, который прислонился плечом к холодильнику и наблюдает за мной.
– Это даже не основной десерт. Это просто гарнир. Я не в состоянии даже гарнир нормально приготовить. Что со мной не так? – Я бросаю на стол противень с печеньем.
Я не плакса. Не имею привычки лить слезы, но у меня появилась привязанность к тому, что, как я думала, должно было вытащить меня из колеи. Запрокинув голову, я закрываю глаза, пытаясь подавить разочарование.
44
Крамб – сорт печенья.
Так продолжается до тех пор, пока я не чувствую, как меня заключают в объятия две длинные мускулистые руки. Я резко открываю глаза и обнаруживаю, что уткнулась лицом в туго натянутую на груди серую футболку.
– С тобой все в порядке, – успокаивающе произносит он. Он говорит это так, как сказал бы своему сыну, если бы тот упал и ударился головой. Мягко и уверенно, и это слишком хорошо действует на мои хаотичные мысли.
Я растворяюсь в нем, мои руки обвивают его тонкую талию.
– От тебя хорошо пахнет.