NeuroSoul Том 2
Шрифт:
— Думаешь, это действительно так?
— Не знаю, — честно признался Найман. Он привык, что Нэнсис часто сомневается, но только потому, чтобы упрочниться в своем мнении. Через пять минут у нее уже не останется сомнений, и она станет прежней. — Зачем заселять землю идеальными существами, если она нужна именно для того, чтобы неидеальное делать идеальным? В этом нет никакого смысла.
— Смыслы… мы только и делаем, что гоняемся за ними, — слегка улыбнулась Нэнсис, будто поймала что-то. — Можно сойти с ума, если хочешь немного прикоснуться к истине. В безумии есть какое-то очарование, не находишь?
— Только
— Оно улыбается истиной. Иногда логика мешает видеть суть вещей, а безумие плюет на логику. Тогда-то истина показывает свое лицо. Только это опасно. Можно угодить в еще большую тюрьму. Слишком дорогая цена для прикосновения к вечности. Легче просто дождаться смерти.
— Вы нетерпеливая особа, — хохотнул Найман.
Эту шутку Нэнсис оценила.
— Я не стремлюсь в рай, ты сам сказал.
— Да уж… от вашего праведного гнева редко кому удается спастись.
— Если добро потеряло способность уберечь другого от его же греха, значит, это не добро, а зло. Если кто-то хочет убить, нужно убить его желание. Даже если потребуется уничтожить тело.
Найман перестал улыбаться и рассмеялся вовсю.
— Значит, мне не предлагать вам подставлять собственные щеки?
— Если хочешь, можешь ударить меня, я не против.
— Нет, благодарю вас… я против всякого насилия. Мне достаточно знать, в чем заключается справедливость.
— Каждый поймет это, когда подставит свои щеки под собственные ладони, а не чужие.
Достав из широкого кармана небольшую щетку с маленькими зубчиками, Найман принялся расчёсывать рыжие локоны Нэнсис. Ее всегда успокаивало, когда огненные реки текли между частыми зубцами, и она чувствовала луковицами на голове легкие подергивания. Это все, что способна была подарить ее собственная плоть. Ощущение, не сравнимые ни с какими искусственными сенсорами. Найман очень старался, чтобы кожа на ее голове была мягкой и питательной, и волосы росли густыми. Их было не так много, как если бы заросла вся голова, поэтому Нэнсис ценила каждый волос.
— Следующая загадка будет увлекательной. Я внимательно слежу за гоном, хотя знаю все разгадки. Но все равно присматриваюсь, может, и упустил чего. В таких загадках всегда можно высмотреть что-то новое.
— Я тоже наблюдаю за ними, — призналась Нэнсис, не открывая глаз. Она наслаждалась мягкими движениями Наймановых рук. — С дроидами случится тоже самое, что и с детьми «Венета».
— Самый лучший «Венет» — мертвый «Венет». Как хорошо, что я не обладаю такими амбициями, — хихикнул Найман, перестав чесать волосы. — Включить вам танец на пуантах?
— Нет, я справлюсь без него. Ты хорошо поработал, Найман. Спасибо тебе.
Найман закончил и положил гребень на стол, рядом с колыбелью, в которой покоилась голова. В нее были встроены антигравитаторы, и Нэнсис парила в воздухе, слегка покачиваясь вверх-вниз. Иногда она опускалась на плоскую подставку в виде мягкой шелковой подушечки, чтобы амортизировать соприкосновение. Тогда голова склонялась на бок, упираясь в боковой ограничитель — прозрачную полоску стекла из нановолокна.
Гребень был сделан из темного металла, отливавшего всеми цветами радуги, когда на него попадали солнечные лучи. В самый центр, на гладкой прямой дужке, был вбит круглый камень кроваво-красного граната.
—
— Да?
— Ты точно достигнешь рая.
— Не знаю, госпожа Нэнсис. Как вспомню, сколько девок я попортил, уже начинаю в этом сомневаться.
Дверь скрипнула и закрылась. И в этот раз Найман сказал правду. Прикосновения у него очень мягкие — не удивительно, что он печется о своей судьбе после смерти. Безумный мир порождает безумные вкусы. Оказывается, мужчине достаточно иметь длинный язык, сносное чувство юмора и нежные руки, чтобы скрасить себе долгие безлунные вечера. Девушки у Наймана никогда не задерживались — они пробовали диковинку и таяли на горизонте, словно весенний снег. Но их было много, и они никогда не заканчивались. Исключением была только одна — Кларис, бронзовокожая мулатка с раскидистыми кучерявыми волосами. Она грозилась убить себя, если Найман с ней не останется. Нэнсис не помнила, чем все закончилось — слишком давно это было, и после Кларис у Наймана побывало еще много мулаток, кормящих молоком.
Сама она уже и не помнила, когда в последний раз к ней прикасался мужчина. Кажется, это было еще до ее смерти, когда стройное женское тело не разрезали на куски. Она смутно помнила жесткие волосы и бледную кожу, которая пахла бредом и нетерпеливым шепотом, и прикосновения длинных пальцев, и безумный взгляд серых, почти бесцветных глаз. Как давно это было? Вечность назад? А ведь совсем недавно она помнила так остро, что воспоминания жгли, словно тысяча ос. Порой его густой мужской запах приходил к ней во снах и тогда она просыпалась в слезах. Они капали на стол, прямо с ее оторванной от тела головы.
Бывали времена, когда они хотели содрать с себя кожу, обменяться ей друг с другом и укутаться, словно в одежку. Смешать кровь и пустить по одной вене, чтобы раствориться друг в друге окончательно… Нэнсис помнила, как ей не хватало воздуха, когда он душил ее, и как она шумно впускала воздух в легкие, когда он отнимал ладони от ее горла… тогда она снова дышала им, жила им, пробуя родной запах на вкус вместе с новой жизнью, а потом сама его душила.
Руки ее были намного слабее, и пальчики впивались в крепкую шею почти не причиняя вреда, но она душила его долго, и он ни мгновение не сопротивлялся. Когда он умирал, то улыбался, и она видела восторг и восхищение в его глазах. Да, он был счастлив в этот момент, и когда он перестал жить, она вдохнула в него жизнь горячими алыми губами, и завела его сердце теплыми ладонями. Теми самыми, что еще мгновение назад перекрыли ему воздух. «Мы убьем друг друга, — говорил он раз за разом. — Это больная любовь». И каждый раз она соглашалась с этим утверждением, и каждый раз они продолжали…
«Мы изначально были больны». Каждый по-своему. Но — больны. Никто не сопротивлялся этому выжигающему нутро чувству. Такое пламя должно было вспыхнуть и погаснуть за считанные месяцы, но это продолжалось долго, изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Оголяло нервы и било по живому, и они болели вместе, до тех пор, пока болезнь не поглотила их, став абсолютно неизлечимой. И каждый раз они ходили по краю, и каждый раз умудрялись выжить. Им не хватало совсем немного, чтобы стать единым целым. Им всего лишь мешали тела.