Невенчанная губерния

Калиничев Станислав Сергеевич

— Ты чего комедию ломаешь, дурак чумазый! Ану, бегом собирайте людей! — так же громко, в расчёте на солдатские уши, осадил его есаул. — Мы приехали, чтобы провести сход… или, как по вашему — собрание.

— Обойдётся, — выступил вперёд Романюк. — Я председатель Совета.

— Тем лучше, — присмотревшись к эстакаде и решительному виду людей, что стояли на крыльце, изменил тон есаул. — Атаманом Войска Донского приказано распустить всякие Советы, комитеты, дружины. На территории Войска Донского есть одна законная власть. Рудники и прочие предприятия могут производить свою работу, однако лицам гражданского

населения приказано сдать всякое оружие. За невыполнение этого приказа будут приняты самые строгие меры по законам военного времени. Сегодня я об этом говорю по-хорошему…

— Это потому, гражданин Чернецов, — опять выступил Шурка и слегка повёл плечом, чтобы отвернулась пола шинели и с гимнастёрки блеснул Георгиевский крест, — что к вам с эстакады наш «кольт» присматривается. А иначе ты бы не стал по-хорошему.

Большевики отменили все царские награды, но здесь, на территории Войска Донского, где приходилось и выступать на митингах, и доказывать свои права, Шурка не спешил расставаться с «Георгием». Для рядовых казаков боевой крест фронтовика был весьма убедительным аргументом, он придавал весу Шуркиным словам.

Есаул резко повернул голову. Людей с виновками он видел, а пулемёт, должно быть, сразу и не заметил.

— Значит, сдать оружие отказываетесь?

— Ты что — за дураков нас считаешь! — пожал плечами Шурка, не вынимая рук из карманов. — Ну, как бы ты сейчас с нами разговаривал без этого оружия?

— Ты мне не тычь! — не сдержался есаул. — Я с тобою свиней не пас!

— Согласный. Может, пас без меня. Когда я на фронте был.

Есаул рванул повод так, что конь с места подбросил передние ноги и сиганул в сторону. Гарцуя на нём, есаул через плечо прокричал:

— Добалуетесь с оружием! Я предупредил. Будем кончать с вашим безобразием!

И — прочь с шахтного двора. Казаки разворачивали лошадей и направлялись за ним. Хмурыми взглядами провожали их шахтёры. Приказав людям не покидать эстакаду, пока сотня не уйдёт с посёлка, Шурка пошёл в контору. Все были возбуждены. Считай — первая победа. А что? Проглотил есаул, признал ихнюю волю. Шурка не мог успокоиться.

— Ишь — трутень в аксельбантах! Какой он казак? За всю жизнь фунта хлеба не вырастил, за чепиги не держался, не знает, с какой стороны подойти к плугу. Дармоед! И отечеству не был защитником, я же видел его тут ещё в тринадцатом году. Всю войну просидел в Макеевке, с женой на перине спал… А в атаку ходил на безоружных забастовщиков. Козёл на кобыле.

В комнате Совета трещал телефон. Романюк повернулся и пошёл к аппарату. Шурка — за ним.

— Слушаю… — Листовский Совет это, — председатель прикрыл микрофон ладонью и сообщил: — С Каламановки звонят… Да, я это — Романюк… Опоздали вы. Они уже были тут и уехали, не солоно хлебавши. Не солоно, говорю… Что?

Романюк прикрыл левое ухо ладонью, плотнее прижался к трубке. Лицо его вдруг стало серым. Крутнув несколько раз ручку телефонной динамомашинки, что означало «отбой», конец разговора, председатель сокрушённо покачал головой. Вдруг грохнул кулаком по столу, отчаянно выразился:

— Мать его (трам-тарарам!) есаула — червя мясного!

Оказывается, кто-то обзванивал ближайшие посёлки, чтобы предупредить о возможном набеге казаков. На Каламановской

сотня появилась с утра, казаки разгромили Совет и ревком, командира дружины зарубали шашками прямо во дворе возле барака, председателя Совета повесили возле конторы. Многих, у кого нашли оружие, избили.

— Что же это… раньше не могли позвонить нам, — расстроился Шурка. Я бы Чернецова не упустил — ведь наган в кармане на взводе держал.

— Это как? — растерянно спросил Романюк. — Открывать войну с казаками?

— Дурень ты, Паня! — аж скривился от досады Шурка. — Сам мало не заболтался на верёвке — вот тут, за окошком. И не успел бы «открыть» войну, потому как она уже открытая.

Помрачнели шахтёры, задумались. Только теперь начинали понимать, что гражданская война уже идёт. Ведь это они должны были первыми потребовать роспуска казачьих формирований. Полицию — так ту ещё в марте на фронт отправили. А полиция и с уголовниками боролась. Казаков же спускали с поводка, как гончих псов на зайца, только для усмирения народных волнений. Это были совсем не те казаки, побратимы Кузьмы Крючкова, которых на прорыв фронта бросали.

— Баста! — заключил Шурка. — С сегодняшнего дня — дежурный пост на терриконе. Договориться с Советами других посёлков… Тут возле аппарата всегда должен сидеть наш человек.

Сергей понял, что теперь брату не до разговоров с ним. Потолкавшись немного, попрощался и пошёл к себе в Назаровку. Он был уверен, что там уже знают о событиях на Каламановской и тоже принимают необходимые меры… А ему лично не мешает при этом присутствовать.

…Когда он появился в своей конторе, общее собрание Совета и рудничного правления уже закончилось. Было накурено, грязно, люди топтались на крыльце и в коридоре и не спешили расходиться по домам. Отыскал Четверуню, подошёл, чтобы узнать новости, рассказать о виденном на Листовской. Но Прохор устало посмотрел на него и посоветовал:

— Подойди к Саврасову. Ты теперь его придерживайся. У меня сто забот.

В чём-то Сергей почувствовал себя обиженным. Но спорить не стал. Пошёл в кабинет управляющего, где застал Романа Саврасова, инженера Басалыго, нескольких мастеров. Глядя куда-то в сторону, что всегда означало недовольство, спросил, почему это вдруг никто не хочет с ним разговаривать?

— Садись, — грубо осадил его Роман. — Нашёл время! Небось не дамочка, чтобы с тобой объясняться. Да… так о чём я?

Он задумался, потом посмотрел на Сергея.

— Ладно, пока объясню. Тут всякие разговоры были. Много всяких… Одним словом, решили так, что шахта вроде сама по себе, а Совет, ревком, дружина — сами по себе, отдельно.

— Это почему же? — Сергей обвёл глазами присутствующих, прося объяснения.

— А так! — сдерживая раздражение, Роман положил свою тяжёлую ладонь на стол. Должно быть, эту мысль ему уже доводилось отстаивать в нелёгком споре. — Когда народная власть окончательно и везде победит, то какая будет у неё главная трудность? Мы думаем, что труднее всего будет раскрутить заводы и фабрики. Производство поэтому надо блюсти — сколько хватит сил. Покуда казаки не трогают тех, кто просто работает, надо чтобы шахта жила. А те, кто с оружием, и Совет, покуда можно — будут находиться тут, а припечёт — уйдут за Кальмиус или ещё куда…