Невероятная жизнь Анны Ахматовой. Мы и Анна Ахматова
Шрифт:
7.4. В 1920-е годы
В начале 1920-х годов в Ленинграде Ахматова, будучи членом правления Союза писателей, присутствовала на очередном заседании, проходившем в доме 36 по Моховой, в кабинете Александра Тихонова, одного из основателей издательства «Всемирная литература». Тогда снова стали поступать иностранные журналы, и Ахматовой передали экземпляр какого-то французского издания.
Она раскрыла его, увидела фотографию Модильяни, крест и некролог.
Так она узнала, что Модильяни умер и что его считают великим художником, сравнивая с Боттичелли.
7.5.
Когда я пишу эти строки, одну русскую итальянистку исключили из жюри литературной премии «Стрега» по той причине, что она русская. Несколько лет назад, беря у меня интервью для русского журнала «Иностранная литература», она спросила, что мне больше всего нравится в России, и я ответил: мне нравится, что Россия меня пугает. И вот уже на днях один человек задал мне вопрос: «В каком смысле вам нравится, что Россия вас пугает?»
7.6. Символисты
Я не большой знаток символизма, но, если бы меня попросили выбрать одно слово, которые отражало бы мое понимание «великого явления русского символизма» (по определению Владимира Маркова, автора «Истории русского футуризма»), это было бы слово «накануне».
Символисты верили, что живут накануне глубоких изменений в самой человеческой природе и что лично они станут первыми людьми, испытавшими на себе эти революционные преобразования: они ощущали себя героями своего времени и обнаруживали космические, универсальные смыслы во всем происходящем. Виднейшими представителями символизма были Андрей Белый (настоящая фамилия Бугаев), сын известного профессора математики Московского университета, и Александр Блок, внук ректора Петербургского университета, женившийся на Любови Менделеевой, дочери Дмитрия Менделеева, русского химика, которому мы обязаны периодической таблицей элементов.
Главная тема ранней лирики Блока – вечная женственность, а воплощением этого идеала стала для него Любовь Менделеева, которую современники (все, за исключением Анны Ахматовой) считали красавицей и которую Блок прославлял в стихах как «прекрасную даму».
Как поэт Блок меня завораживает, он умеет околдовывать; его стихотворная манера напоминает мне поэзию Гвидо Гоццано.
Ахматова восхищалась Блоком, и, когда во время одного из первых выступлений на эстраде она должна была читать стихи сразу после него, она сказала: «Александр Александрович, я не могу читать после вас», – на что Блок ответил: «Мы не тенора».
Блок напишет об Ахматовой: «Красота страшна».
7.7. Кстати
И, кстати, о красоте. Пока все повально влюблялись в прекрасную даму – Любовь Менделееву, жену Блока, восхищаясь ее «небесными чертами», Анна Ахматова говорила, что Менделеева «похожа на бегемота, поднявшегося на задние лапы», и что «внутренне она была неприятная, недоброжелательная, точно сломанная чем-то».
7.8. Такие времена
Сто лет назад, в начале прошлого века, наступили такие времена, когда люди во всем мире, и в России в том числе, утратили ориентиры.
Открытие неевклидовых геометрий поставило под сомнение базовый труд, на котором основывалась вся западная космография,
Символисты, акмеисты, кларисты, адамисты, имажинисты, гилеяне, футуристы, эгофутуристы, кубофутуристы, крестьянские поэты, «мезонинисты», лучисты, реалисты, центрифуги, конструктивисты, «серапионисты», экспрессионисты, импрессионисты, биокосмисты, люминисты, формлибристы, неоклассицисты, эмоционалисты, фуисты, сорокопервисты, ничевоки, всеисты – чего только тогда не было! И все разрабатывали, если можно так выразиться, свою поэтику. Оглядываясь на те годы из нашего сегодня, мы находим массу оригинального и удивительного даже в самых скромных группах, таких как ничевоки – объединение, созданное в Ростове-на-Дону и издавшее в 1921 году декрет, который гласил:
Декрет о ничевоках
Ничего не пишите!
Ничего не читайте!
Ничего не говорите!
Ничего не печатайте!
В Ростове-на-Дону двадцатых годов прошлого века ничевоки благодаря этому декрету и другим произведениям приобрели такую известность, что, казалось, само слово «ничевока» стало синонимом поэта, и все поэты в Ростове-на-Дону двадцатых годов были ничевоками.
Они мне очень нравятся – эти ничевоки!
Они печатались в газетах под вымышленными именами, могли подписаться Ковечин – ничевок, прочитанный наоборот, возмущались: «И чего они хотят, эти ничевоки? Кто они вообще такие? Какой позор, давайте объявим им бойкот!»
Я очень люблю ничевоков, и, как сказали бы в Парме, мне нравится их дерзость – дерзость русского авангарда. Читаешь их тексты и порой чувствуешь, что сказать они хотели нечто совсем другое, а вот что именно, разобраться не так-то просто, потому что сегодня мы утратили смысл многих вещей, понятных в то время, и мы, жители двадцать первого века, прекрасно это осознаем, когда пытаемся разобраться, что они имели в виду.
7.9. Платье для кузины
В детстве, когда Анна Ахматова жила с родителями в Царском Селе, ей приходилось гулять по городским паркам с француженкой-гувернанткой.
«Мне ску-учно-о!» – ныла Аня.
На что гувернантка отвечала: «Не понимаю, почему. Есть столько занятий. Вы можете, например, нарвать цветов и возложить их на могилу собак ее величества».
Лет с четырнадцати она начинает шалить.
«Вы знаете, – рассказывала она Лидии Чуковской, – в каком виде тогда барышни ездили на пляж? Корсет, сверху лиф, две юбки – одна из них крахмальная – и шелковое платье. Наденет резиновую туфельку и особую шапочку, войдет в воду, плеснет на себя – и на берег. И тут появлялось чудовище – я – в платье на голом теле, босая. Я прыгала в море и уплывала часа на два. Возвращалась, надевала платье на мокрое тело – платье от соли торчало на мне колом… И так, кудлатая, мокрая, бежала домой… Вы не можете себе представить, каким чудовищем я была в те годы».