Невероятная жизнь Анны Ахматовой. Мы и Анна Ахматова
Шрифт:
Более нелепую пару трудно было представить.
Совершенно неуверенный в себе Торбьорн двухметрового роста – и я, от горшка два вершка, высокомерный, как индюк, и всех раздражающий. Помню свою комнату и наши разговоры ночи напролет, до самого рассвета, разговоры о том, что влияет на нас и на что можем повлиять мы, что можем изменить.
Сколько мы с ним спорили! Все возможно, доказывал я. Ты ошибаешься, возражал он. В конце концов мы всегда мирились и на следующий день отправлялись на поиски новых приключений. И вот его нет, а я сижу в своем доме на острове, глядя в стол, и плачу. Сердце разрывается.
И вдруг
На ладони у него сидел жук – необыкновенно красивый кроваво-красный щелкун. Мои дети никогда не видели, как я плачу. В тот день в доме царила мрачная, тягостная атмосфера, и они старались меня не трогать. Но в конце концов не выдержали. Они так за меня переживали, что побежали на улицу и стали копаться в трухлявом пне, пока не отыскали там жука. И принесли его мне, широко распахнутыми глазами глядя на это маленькое чудо.
– Это тебе.
– Папа, теперь тебе станет хоть чуточку веселее?
И до сих пор, когда я вижу кроваво-красного щелкуна, у меня иногда наворачиваются слезы, от горя или от счастья – я и сам не знаю, наверное, и от того, и от другого.
Мне кажется, это очень наглядный и трогательный пример того, какое счастье – иметь детей.
И еще я думаю, что, по всей видимости, есть огромная разница между тем, какие отношения с детьми были у Фредрика Шёберга, и тем, как складывались отношения у Анны Ахматовой с ее сыном Львом.
9.4. Дофин
В музее Ахматовой в Фонтанном Доме, бывшей усадьбе графов Шереметевых в центре Петербурга, в доме № 34 на набережной Фонтанки, в 44-й квартире, где Ахматова жила с 1924 по 1952 год, в углу коридора, который несколько месяцев служил комнатой Льву Гумилёву, хранится записка на латыни, набросанная карандашом на коричневой оберточной бумаге:
Una salus victis, nullam sperare salutem.
А.
10 ноября 1934
(ad usum delphini) [44]
44
В буквальном переводе с латыни: для использования дофином, т. е. наследником французского престола. Такое название носила библиотека греческой и латинской классики (всего 64 тома), подобранная для воспитания и образования Людовика Великого Дофина, сына Людовика XIV. В переносном смысле так называют любую «подчищенную» информацию, которая намеренно скрывает неприятную правду.
Это крылатое выражение из «Энеиды» Вергилия, переводится оно так: «Для побежденных спасенье одно – не мечтать о спасенье».
Записка принадлежит Анне Ахматовой (она подписалась буквой А.) и адресована сыну, который в ее глазах был не кем иным, как дофином. Эта цитата напомнила мне один пассаж из поэтического сборника Сэмюеля Беккета «Лже-Шамфор»: «Надежда – не более чем шарлатан, который упорно водит вас за нос; что касается меня, то я почувствовал себя
Это прекрасный совет, на мой взгляд совет стоика, – не мечтать о спасении, находя опору в отчаянии, с той только оговоркой, что адресат записки, Лев Гумилёв, говорил о матери: «Мама, как натура поэтическая, страшно ленива и эгоистична, несмотря на транжирство. <…> Для нее моя гибель будет поводом для надгробного стихотворения о том, какая она бедная – сыночка потеряла, и только».
Он не подходил на роль дофина этой великой женщины, своей матери.
Так же, наверное, как и на роль победителя.
9.5. Потеря
Аманда Хейт пишет, что «брак с Гумилёвым не исцелял от одиночества. Ахматова, как видно, не была способна к простым проявлениям любви, делающей возможной совместную жизнь с другим человеком. Она и Гумилёв, который во многих отношениях был похож на нее, не понимали ни почему они живут под одной крышей, ни что им делать с их ребенком. Осознавая свою неспособность быть хорошей матерью, Ахматова предоставила воспитание сына свекрови, не слишком жаловавшей невестку, – пишет Хейт. – Так она потеряла сына».
9.6. Сын
В 1915 году Анна Ахматова пишет стихотворение под названием «Молитва». Звучит оно так:
Дай мне горькие годы недуга, Задыханья, бессонницу, жар, Отыми и ребенка, и друга, И таинственный песенный дар — Так молюсь за Твоей литургией После стольких томительных дней, Чтобы туча над темной Россией Стала облаком в славе лучей.Друга – Николая Гумилёва – у нее отнимут через шесть лет, в 1921 году. Сына, Льва Гумилёва, будут отнимать понемногу, год за годом.
Говорят, что, прочитав это стихотворение, поэтесса Марина Цветаева сказала Анне Ахматовой: «Как вы могли это написать? <…> Разве вы не знаете, что в стихах все сбывается?»
Цветаева посвятила Ахматовой цикл стихотворений и рассказывала, что «Ахматова… с моими рукописными стихами к ней не расставалась и до того доносила их в сумочке, что одни складки и трещины остались».
Когда это передадут Ахматовой, она ответит: «Этого никогда не было. Ни ее стихов у меня в сумочке, ни трещин, ни складок».
Марина Цветаева, насколько я могу судить, была своеобразной личностью. Ее мысль о том, что судьба Николая и Льва Гумилёвых могла зависеть от этих строк, кажется мне оригинальной и по-своему красивой. Но есть одно но: это никак не объясняет, почему в таком случае Ахматова не утратила таинственного песенного дара, а как раз наоборот.
Осмелюсь предположить, что потеря друга и сына никак не связана с этим стихотворением.
И если говорить о друге, то вины Ахматовой в его уходе точно нет, а вот что касается сына, то тут я уже не знаю, тут я ничего с уверенностью сказать не могу, но сам тот факт, что она годами не разговаривала с сыном, кажется мне страшным наказанием и, по правде говоря, несправедливым.