Невероятная жизнь Анны Ахматовой. Мы и Анна Ахматова
Шрифт:
То же самое я могу сказать о Петербурге: какой чудесный город!
18.2. Живой организм
В сороковые годы Ахматова – настоящая знаменитость.
В 1940 году ее приняли в Союз писателей СССР, и Михаил Лозинский, переводчик Шекспира, в приветственной речи сказал, что стихи Анны Ахматовой «будут жить, пока существует русский язык, а потом их будут собирать по крупицам, как строки Катулла».
Во время войны Ахматова читала по радио свои патриотические стихи, а в 1945 году несколько ее стихотворений
Когда она выступала перед публикой (иногда залу ее представлял Борис Эйхенбаум), слушатели встречали ее восторженно.
«Каким единством дышал зал!» – отметил в апреле 1946 года критик Виталий Виленкин после выступления Ахматовой с чтением стихов в Колонном зале Дома Союзов.
Мне тоже случалось быть частью такого зала, в котором все зрители, зачарованные происходящим на сцене, становились единым живым организмом.
Это единственный случай, когда мне приятно быть частью живого организма: дышать со всеми в унисон, послушно следуя таинственной поступи поэзии.
После выступления в Москве зал десять минут аплодировал ей стоя. Когда Эренбург напомнил ей о том, как восторженно принимала ее публика, Ахматова отмахнулась. «Я этого не люблю, – сказала она. – Но самое главное, что они этого тоже не любят».
Она была абсолютно права. И как символично это «они»!
18.3. Блуд и молитва
В августе 1946 года по инициативе Андрея Жданова правление Союза писателей голосует за исключение Михаила Зощенко и Анны Ахматовой из писательской организации.
Рассказы Зощенко пользовались в то время большим успехом. Кто такая Анна Ахматова, мы более или менее представляем, однако Жданов, в отличие от нас, был совсем другого мнения на ее счет.
«Ахматова, – заявлял он, – является типичной представительницей чуждой нашему народу пустой, безыдейной поэзии. Ее стихотворения, пропитанные духом пессимизма и упадничества, выражающие вкусы старой салонной поэзии, застывшей на позициях буржуазно-аристократического эстетства и декадентства – „искусства для искусства“, не желающей идти в ногу со своим народом, наносят вред делу воспитания нашей молодежи и не могут быть терпимы в советской литературе.
Не то монахиня, не то блудница, а вернее, блудница и монахиня, у которой блуд смешан с молитвой. <…> Такова Ахматова с ее маленькой, узкой жизнью, ничтожными переживаниями и религиозно-мистической эротикой. Ахматовская поэзия совершенно далека от народа».
18.4. Ой!
Ой!
Совсем забыл.
Вернувшись в Италию, я сделал тест на антиген в аптеке «Мелончелло».
Негативный.
18.5. Рыба
После исключения из Союза писателей Анна Ахматова говорила друзьям: «Я была в великой
Элен Файнштейн рассказывает, что Анна «указывала на тактическую слепоту своих преследователей. 26 октября 1946 в разговоре с Софьей Островской она заметила: „Надо было сделать из меня стерву, сволочь – подарить дачу, машину, засыпать всеми возможными пайками и тайно запретить меня печатать! Никто бы этого не знал – и меня бы сразу все возненавидели за материальное благополучие“».
На следующий день после доклада Жданова Ахматова «была в Союзе писателей по другим делам. Все почтительно косились в ее сторону и думали, насколько хорошо она владеет собой. Но самообладание тут было совершенно ни при чем». Как нам уже известно, она просто ничего не знала.
Газет она не читала и радио не слушала. По словам Файнштейн, «о выступлении Жданова Ахматова узнала только вечером, когда развернула купленную рыбу, завернутую в газету», и увидела свое имя.
18.6. Мудак
Вернувшись домой, через несколько дней я снял с полки «Бойню номер пять» (в переводе Луиджи Бриоши) и выложил небольшую цитату из книги в соцсетях.
«Я сказал своим сыновьям, чтобы они ни в коем случае не принимали участия в бойнях и чтобы, услышав об избиении врагов, они не испытывали бы ни радости, ни удовлетворения.
И еще я им сказал, чтобы они не работали на те компании, которые производят механизмы для массовых убийств, и с презрением относились бы к людям, считающим, что такие механизмы нам необходимы».
Кто-то оставляет комментарий: «Если это адресовано украинцам, то ты мудак».
Вот так вот.
Я считаю, что это можно адресовать и украинцам.
Боюсь, я действительно мудак.
18.7. Дипломат
В ноябре 1945 года английский дипломат русского происхождения Исайя Берлин приезжает в Ленинград и начинает расспрашивать об Ахматовой. Директор книжного магазина, к которому он обращается, говорит: «Она живет неподалеку, хотите с ней встретиться?»
Берлин приходит к Ахматовой в Фонтанный Дом, и едва у них налаживается разговор, как он слышит, что со двора кто-то выкрикивает его имя.
Это Рэндольф Черчилль, сын Уинстона. Он просит Берлина пойти с ним в отель и помочь ему «пристроить в холодильник купленную икру» [77] .
Берлин просит Ахматову извинить его, уходит, возвращается вечером, и они разговаривают всю ночь.
Ахматова, похоже, влюбляется (Берлину тридцать пять – он на двадцать лет моложе нее). Как пишет Файнштейн, он тоже, вернувшись в отель, постоянно твердит: «Я влюблен, я влюблен».
77
Рэндольф не владел русским языком и не мог без посторонней помощи объясниться с персоналом.