Невеста смерти
Шрифт:
Второй вступил в разговор:
— Ну ты совсем их запугал. Ребята все ж с нами одно дело делают. Верно же? Тем более нам сейчас не до разборок. Погибли наши друзья. Так что мы тела сразу к себе заберем. Мы и с конями. А вы пешком. Так что вы уж тут место происшествия сами опишите, префекту своему доложите.
— А имена? Раз ваши. Вы же их опознали?
— Ах, имена… Да, конечно, опознали. Наши центурионы. Гайя и Дарий. Так и запишите в протокол. Ладно, бывайте.
— А наруч?
— Наруч вносите в протокол. Но мы его изымаем.
Простучали мимо копыта двух лошадей, несущих двойной груз. Вздыхали
Таранис откинулся на спину, мучительно составляя в единое целое увиденное и услышанное. Наруч Гайин. Тело на руках у спекулатория, имени которого не знал никто, разве что прозвище, внушавшее страх и очень подходящее воину — Волк, а Таранис узнал его по голосу и фигуре, явно было женским. Но не могло принадлежать Гайе — цепкий взгляд лучника видел грубые изгбы уже закостеневшего тела, которые никак не могли принадлежать недавно убитой девушке. Тем более и фигура Гайи была совсем другой, более узкой в бедрах, с выразительной грудью и широкими тренированными плечами, и даже отпечаток смерти не заставил бы ее талию там мгновенно расплыться, а груди стать жалкими и бессильно повисшими даже под толстой тканью накинутого плаща.
Плащ! Тараниса осенило: плащ был не тем, что накинут на плечах у Волка. И у второго тоже плащ остался на плечах, когда он вынес из подворотни в переулке второй труп, с выглядывающей из-под накинутой ткани армейской кальцеей. Тогда что же? Трупы там уже были? Таранис усмехнулся — во всяком случае, Гайю лично он мертвой не видел, как и Дария, несмотря на то, что уже не сомневался в том, что утром что-то последует за всем этим.
И точно — когда он вернулся в лагерь с единственным желанием смыть с себя голубиный помет, густо заваливший лаги, по которым он ползал все ночь, там уже стояло мрачное, полное мужской глухой ярости молчание.
— Вырезать их, гадов. Под корень, — бросил один из спекулаториев своему товарищу, проходя мимо Тараниса и даже не заметив его.
— Да вместе с Изидой ихней и дурью сжечь, — отозвался второй.
Он прошел дальше, и в уши вливалось одно — слаженное желание отомстить за Гайю, смыть каждую каждую каплю так нелепо пролитой крови девушки реками крови тех, кто наполнил город безумием.
Таранис шел и не верил сам себе — неужели и правда? И префект, мрачный и молчаливый, стоящий перед скорбным строем. Почерневший, обезумевший Марс. Бессильно лежащая на койке, свернувшись клубочком, Ренита. Костер. Ребята с ввалившимися щеками и горящими злым огнем глазами, методично и уверенно вычищающие от человеческой плесени каждый подвал и куникул. И вместо привычного: «За Рим!» в эти дни звучало: «За Гайю!»
А дальше — дальше жизнь не остановилась…
— Так что, Ренита? — он пробежался по ее спине пальцами, ощущая каждое ребро заметно осунувшейся женщины.
— Идем, — она встряхнула волосами и быстро сплела их в косу. Причем такую, как плела Гайя, плотно прилегающую к затылку и тугую.
Они вышли из лагеря, и только тут она заметила, что Таранис не взял с собой свой лук, с которым, как она грустно шутила, он скоро в постель ложиться будет.
— Ты безоружен?
— А тебе страшно, моя милая трусишка? Вообще-то у меня два ножа. А ты вот что ничего не носишь? Тебе
Она смутилась:
— Да мне и скальпеля хватает… Не могу… И не хочу. Что мне толку стать еще одним посредственным воином, когда на меня не жалуются как на врача?
— Наверное, ты права, — у него не было сил спорить с ней, и он просто обнял ее за плечи, стараясь впитать в себя каждый миг наедине с ней, на этих покрытых зеленой травой мягких отрогах тех холмов, на которых стоял город.
Они брели едва протоптанной тропинкой между невысокими кустами.
Наконец, впереди заблестел Тибр, еще не успевший напитаться тающими ближе к середине лета ледниками, и от этого кажущийся ленивым и слегка коричневатым от взмученной подводным течением глины. Таранис сбросил с плеч плащ и расстелил на свежей, еще не успевшей ни пожухнуть, ни попасть под копыта прожорливых коз, траве.
Ренита послушно опустилась на плащ, устало вытянув ноги.
Он присел рядом, развязав ремешки ее обуви:
— Дай подышать свои ножкам.
Таранис провел по ее изгибу ее узкой, хоть и не такой ровной и красивой, как у Гайи, ступни с круглыми пятками.
Она смутилась:
— Что ты делаешь? Это же все таки ноги… Они же пыльные.
— И что? Ну если тебе не нравится… — он мгновенно разулся сам и подхватил ее на руки. — Можно и помыть. Река же рядом. Не боишься холодной воды?
Она доверчиво прижалась к нему:
— Боюсь.
— Вот как? А ванны всем прописываешь.
— В ванне не страшно и вода теплая. А тут плавать надо.
— А ты не умеешь?!
— А зачем? — пожала она плечами, еще крепче вцепляясь в него, и таранис почувствовал дрожь, сотрясающую девушку.
— Замерзла? Да я ж еще тебя в воду не опустил! Смотри, я сам выше колен в воде, и ничего. Она теплая. Теплее, чем у нас дома в это время года.
Мужчина слегка присел, опуская ее ноги в воду, и Ренита забилась у него в руках:
— Не надо! Таранис, прошу тебя! Не надо, мне страшно!
— Хорошо, хорошо, — он вынес ее из воды. — Зато ножки чистенькие, и я могу их целовать сколько угодно, хотя мне и пыль не мешала.
Он опустил ее на плащ, встал на колени и стал согревать каждый пальчик своим дыханием и ладонями. Она наклонилась к его голове, пропуская в ладонях гладкие как сирийский шелк черные волосы.
Таранис и Ренита и сами не заметили, как прикосновения стали все более откровенными и жаркими, как уже ее руки расстегивают его бальтеус — благо она умела делать это быстро и наощупь, годами раздевая раненых в сполиарии. А вот Таранис снова запутался в завязках ее хитона — но не решился разрезать их взмахом ножа.
Ренита, не отводя своих глаз от его, ставших от еле сдерживаемой страсти еще более густо-синими и мерцающими в глубине, сама распустила завязки. Таранис осторожно снял с нее хитон, понимая, что если разорвет сейчас тонкую ткань, то Ренита тут же встрепенется и пропадет очарование этого дня.
Она поежилась на прохладном ветру, зябко поведя худенькими плечами, и он поспешил накрыть ее собой:
— Я согрею тебя, моя любимая.
Его тело, упругое и горячее, дарило ей удивительное чувство покоя и безопасности. И Ренита прижалась к нему, обхватила руками — наконец-то просто ощущая руками его гладкую кожу и это потрясающее тепло, а не отыскивая по привычке раны.