Невидимки
Шрифт:
Джей-Джей
Я спросил у мистера Лавелла, часто ли ему приходится кого-то выслеживать. Он улыбнулся и ответил, что иногда приходится, но это вовсе не так уж увлекательно. И наружным наблюдением он иногда занимается. Как по телику. Только он сказал, что не носит оружия, так что работа у него не как у Крокетта и Таббса из «Полиции Майами», а скорее как у Шустринга. [23]
Я тут подумал — а в последнее время подумать мне есть о чем, не считая даже моих экзаменов, — но когда я думаю об этом, я чувствую себя не таким глупым и беспомощным. Я подумал,
23
«Полиция Майами. Отдел нравов» — популярный американский телесериал о работе двух полицейских под прикрытием. «Шустринг» — британский сериал о компьютерном эксперте по имени Эдди Шустринг, который пробует свои силы на поприще частного сыска.
А еще к вещам вроде упаковок из-под лекарств, по которым сразу можно понять, что с человеком что-то не так. От этого мне стало не по себе, — вообще-то, такие вещи не предназначены для чужих глаз, но он сказал, что это часть работы, и если люди делают что-то плохое, так им и надо.
Если у меня хватит ума, может, я смогу выяснить про Иво и маму. Только я не думаю, чтобы в нашем мусоре — да и во всем нашем трейлере — обнаружилось что-то такое, о чем я бы уже не знал. Трейлер у нас такой маленький. Хотя, когда нужно, мы прекрасно умеем скрывать что-то друг от друга, но это случается не так часто. Мама никогда особенно не тряслась над своими вещами. В детстве я постоянно играл с ее украшениями, рылся в ее шкатулке, вытаскивал оттуда все ее сережки и браслеты и раскладывал их на полу. С тех пор я пару раз заглядывал в ее вещи. Не скажу, чтобы я этим гордился, но думаю, она ни о чем не догадывалась. К тому же я ни разу не обнаружил там ничего такого, чего не ожидаешь встретить в женских вещах. Я думал, может, у нее припрятана где-нибудь фотография моего отца или что-нибудь, что принадлежало ему, но так ничего и не нашел.
Я не могу следить за мамой и Иво, когда они уезжают куда-то на своих машинах. Я могу лишь задавать вопросы так, чтобы цель моих расспросов была не слишком очевидна. Я уже пробовал. Пока что без особого успеха.
Сегодня, вернувшись из школы, я говорю, что пойду на рыбалку. Я беру удочку и пытаюсь рыбачить, но клева нет. Кроме отсыревших от сидения на мокрой траве штанов, похвастать мне нечем. Когда наконец темнеет, я возвращаюсь обратно, стараясь держаться поближе к деревьям, чтобы меня не заметили.
В трейлере деда Тене не слышно радио; наверное, он с ба и дедом отправился в паб. Похоже, все разъехались. В трейлере Иво не горит свет. Я передвигаюсь короткими перебежками, пока не оказываюсь прямо под окном трейлера Иво. Занавески плотно задернуты, и, как я ни пытаюсь заглянуть в щелку, различить ничего не удается. До меня доносится чей-то голос, но на голос Иво он не похож. Наверное, он включил телевизор. Странно. Кто-то стонет. Наверное, показывают триллер.
И тут за шиворот мне словно плещут ледяной воды. Потому что это вовсе не телевизор. Эти странные звуки издает человек. Такое впечатление, что кто-то стонет и говорит одновременно. Я напрягаю слух, пытаясь разобрать
И тут я словно получаю удар под дых. А вдруг это мама там, с Иво, пока все уехали в паб? А вдруг они там с ним…
Я отхожу на несколько шагов назад, не соображая толком, что делаю, а потом возвращаюсь обратно, как будто только что подошел к трейлеру. Я нарочно иду по камням, пинаю все, что попадается под ноги, шумлю, кашляю… в общем, вы поняли. Я подхожу к двери и колочу в нее. Стоны прекращаются, но никто не отвечает. И я снова колочу в дверь.
— Иво? Ты там?
Тишина.
— Иво?
Опять тишина. Какое-то шарканье.
— Иво?
— Не сейчас, малыш.
— У тебя там все в порядке?
Снова молчание, но дверь приоткрывается. Осторожно выглядывает Иво.
— Я просто немного устал, вот и все. Кристо спит.
— Ох, мне показалось, я слышал какой-то шум… вот и подумал… Он хорошо себя чувствует?
— Да, все нормально.
Иво явно хочет поскорее спровадить меня прочь, но я не двигаюсь с места. Он вздыхает, распахивает дверь и делает мне знак пройти.
— Ну, раз уж ты все равно здесь.
Я вхожу. Мамы там нет. Трейлер выглядит как-то странно, но я не могу понять, в чем дело. Потом меня осеняет: свет выключен, только на столе горят свечи.
— Что, генератор вырубился?
— Нет.
Тут до него доходит, почему я спросил.
— А, ты об этом. Нет. Просто… смотри.
Кристо лежит в постели с открытыми глазами.
Я холодею: эти свечи и этот странный звук, который я слышал… Горло словно перехватывает чья-то рука, и я бросаюсь к Кристо, на долю секунды вообразив, что он умер… Но он поворачивает голову и смотрит на меня своими большими карими глазами. И улыбается.
Меня так и подмывает дать деру, сбежать отсюда под каким-нибудь предлогом, но разве я могу бросить Кристо?
— Что происходит? — беспокоюсь я.
Иво смотрит на меня сквозь пламя свечей. Странная штука: когда большая часть трейлера тонет в темноте, он кажется просторней. Лицо Иво выглядит неестественно гладким и бледным, точно отлитым из воска. Его глаза похожи на два черных зеркала, в которых отражаются язычки пламени.
— Помнишь, — говорит он, — когда мы ездили в Лурд, мы надеялись, что Кристо поправится. Надеялись на чудо. Но чуда не произошло. Ты был прав.
Я пожимаю плечами, как будто это никогда не приходило мне в голову.
— Может, еще просто слишком рано. Может, нужно больше времени… как с тобой.
— Ему, наоборот, стало хуже.
Он бросает взгляд на Кристо, который лежит в постели, такой маленький и тихий. Такой терпеливый. Никогда ничего не просит. Никогда не стонет. У Иво даже выражение лица меняется, когда он смотрит на сына. Становится мягче, что ли. Я и хотел бы возразить, но не могу.
Вздохнув, Иво продолжает:
— Я пытаюсь убедить себя, что Кристо в порядке, но это не так. Я не могу этого выносить. Не могу видеть, как он страдает. Я знаю, как ему больно… и все из-за меня. Это я виноват в том, что он появился на свет таким.
Его голос становится хриплым, а руки поднимаются вверх в каком-то отчаянном жесте. Я потрясенно понимаю, что он плачет. Внутри у меня все холодеет от подступившего ужаса, когда я вижу, как по шее Иво скатывается капля влаги.
— Ты ни в чем не виноват, — говорю я. — Тут уж ничего не поделаешь.