Невидимки
Шрифт:
— Может, домой поехал?
— А никак нельзя связаться с Тене?
— Напрямую — никак. Может получиться, что быстрее всего будет туда поехать. Господи… как он мог бросить Кристо на произвол судьбы? Ну и семейка, честное слово!
Она сидит на заднем сиденье, обняв Кристо за плечи. Малыш прильнул к ней. Идет дождь, превращая огни за окнами в цветные разводы. Мы едем в больницу. Я веду машину и разглядываю этих двоих в зеркало заднего вида. Лулу смотрит в окно. При таком освещении ее помада кажется темнее и придает ей какой-то чужой, незнакомый вид. Кристо изучает в зеркале меня: темные, словно колодцы, глаза расширены, личико светится, точно жемчужина. Лулу сказала, что в последний раз видела его года три назад, неужели он до сих пор ее помнит? Ему ведь тогда не было и четырех. Может, он с кем угодно вел бы себя так же спокойно? Может, в его понимании Иво все еще с ним? Может, он точно
— Надеюсь, — говорю я, — им все-таки удастся выяснить, что с ним такое. Это было бы здорово. Тогда, может быть, получится его вылечить.
Лулу с отсутствующим видом улыбается, но ничего не отвечает. Я вдруг ни с того ни с сего вспоминаю, что, каково бы ни было это заболевание, она тоже может носить его внутри себя, дремлющее в ее генах. Что она тогда говорила? Что болезнь поражает только мужскую часть семьи? Выходит, это один из тех недугов, которые переносят женщины, передавая его, точно ядовитый дар? Даря жизнь и забирая ее одним махом.
Из спасительного полумрака водительского места я украдкой бросаю на Лулу взгляды. Бледная до синевы щека. Темная скошенная челка. Один глаз, в котором отражаются огни встречных фар. Призрачная темная вена, сбегающая вдоль шеи за воротник блузки.
Кровь под бледной кожей.
Пару часов спустя я еду по шоссе на юго-запад вслед за вереницей красных хвостовых огней. Монотонный поток красных молекул, струящихся по подкожной вене ночи. Думаю, Лулу не ожидала, что я предложу туда съездить, потому-то и предложил, заслужив улыбку, сначала недоверчивую, потом полную неподдельной благодарности с изумлением пополам. Моя награда за этот вечер. Я рисую в своем воображении, как Лулу рассказывает подруге (только не своему другу-инвалиду): «Просто не знаю, как бы я справилась без Рэя. Он даже поехал в Гэмпшир посреди ночи, чтобы найти Иво. Представляешь? Без него бы я пропала…»
Только она, скорее всего, не называет меня Рэем.
Снова начинается дождь, он льет все сильнее. Поднявшийся ветер порывами налетает на мою машину, когда я приближаюсь к Бишопе-Уолтем. Отражения стоп-огней в мокром асфальте похожи на потоки крови.
Почему сегодня вечером мне так упорно лезет в голову кровь?
30
Джей-Джей
Словно в кульминации какого-нибудь фильма, когда я ухожу, дождь льет как из ведра. Мне плевать. Наоборот, мне так жарко, что чувствовать, как на кожу и волосы обрушиваются потоки холодной воды, одно облегчение. Куртки на мне нет. А если бы и была, я бы, скорее всего, снял ее. Пусть бы им всем было стыдно, как плохо они со мной обошлись. Пригибаясь, я крадусь мимо трейлеров, стараясь держаться поближе к деревьям, — все равно темно. Кроме фар изредка проезжающих мимо машин, нигде нет ни огонька. А тем, кто в них едет, все равно, есть я или нет, если они вообще меня видят, — я ни о чем таком не думаю. Я думаю лишь о том, что я ухожу, ухожу подальше от них с их грязными секретами. Так вот что имела в виду мама, когда говорила, что я многого не знаю? Перед глазами у меня стоит ее чужое лицо, с покрасневшими глазами, пылающими щеками, пристыженное, и я ненавижу себя за то, что наговорил. Но она велела мне убраться вон. Никто ее за язык не тянул.
Я бегу вдоль обочины шоссе, но там слишком много автомобилей, они слепят меня фарами. Одна машина сигналит ровно в тот момент, когда проносится мимо меня, так что со мной едва не случается сердечный приступ. Наверное, им кажется, что это ужасно смешно. Я сворачиваю на небольшую дорогу под названием Суэйнс-лейн, которой в это время ночи практически никто не пользуется. Свежий ветер волнует кроны буков и гнет их так, что они образуют туннель над дорогой; в просветы между ними льет дождь. Под деревьями все стонет и гудит, как будто чья-то исполинская рука треплет пейзаж. Деревья укрывают меня; шум поглощает мои судорожные вздохи, больше похожие на рыдания. Мне приходится время от времени переходить на шаг, чтобы отдышаться, но, как только сердце перестает пытаться выскочить из груди, меня снова гонит вперед.
Примерно на полпути случается одна странная вещь. Я вижу машину, припаркованную в том месте, где дорога сливается с трассой, ведущей к промзоне. В салоне темно и пусто, однако же нигде поблизости нет никаких зданий. Ума не приложу, кто мог оставить здесь машину в такую ночь. Проходя мимо, я от нечего делать дергаю за ручку — и дверь открывается.
Оглядевшись по сторонам, чтобы проверить, не идет ли кто-нибудь, я ныряю в машину, чтобы ненадолго укрыться от дождя, и какое-то время сижу,
Здорово было бы остаться в этой машине — свернуться калачиком на заднем сиденье, закутаться в сухой клетчатый плед и уснуть. А проснуться где-нибудь за сотни миль отсюда. Далеко-далеко, с новым именем. Вот только никакого клетчатого пледа тут нет.
Я открываю бардачок. Внутри нахожу лишь карту, блокнот (с какими-то непонятными цифрами) и жестянку с окаменелыми сосульками, из тех, что держат под рукой, чтобы не укачало в долгом пути. Внезапно меня накрывает острый приступ голода, и я набиваю мучнистыми леденцами рот, а жестянку сую в карман. Сахарная пудра пачкает пальцы, и рот наполняется сладкой лимонно-черносмородиновой слюной. В кармане дверцы лежит скребок для лобового стекла, я прихватываю и его тоже — сам не знаю зачем.
Снаружи раздается странный шум. Я стремительно озираюсь; сердце у меня готово выпрыгнуть из груди, оно колотится болезненными толчками, по всему телу разбегаются колючие мурашки. Я выскакиваю из машины и мчусь прочь, убежденный, что кто-то меня застукал, что сейчас на меня наорут и хорошо если не всадят пулю откуда-нибудь из сумрака.
Но никто не бежит ко мне из леса. Никто на меня не орет. Никто не стреляет. Никто за мной не наблюдает.
Всем плевать.
Я не боюсь темноты и одиночества. Куда больше меня пугает мысль вернуться домой и посмотреть маме в глаза — или лицом к лицу столкнуться с ним. И тем не менее идти напрямик через лес мне не хочется; вряд ли в кромешной темноте я смогу найти дорогу. Я решаю держаться вдоль трассы и двигаться быстро, но не слишком. Так я обнаруживаю еще две машины, брошенные в безлюдных местах.
Мне вдруг взбредает в голову, что я должен испытать себя, взломав обе машины и завладев какой-нибудь вещицей из каждой в качестве талисмана. Я представляю, что я в сказке, где герой должен иметь при себе три обычных с виду, но на самом деле волшебных предмета, которые придут к нему на помощь и спасут его жизнь, когда ей будет угрожать опасность.
Я надеюсь, что герой — это я, но разве все мы не герои?
Ко второй машине я приближаюсь, не веря, что в ней никого не окажется — хотя бы какой-нибудь престарелой парочки, лижущейся на заднем сиденье, которой на меня наплевать, — однако это так. Надо же, и тут никого. Дверь, впрочем, закрыта. Что ж, раз я теперь взломщик, аккуратненько разбиваю форточку камнем. На этот раз мой улов составляет лишь пара водительских перчаток вроде тех, что носят старики, — с кожаными ладонями и нитяными пальцами. Они сильно поношены: даже в «бардачке» они кажутся объемными, точно натянутые на призрачные водительские ладони. Мягкие и засаленные, они протерлись на кончиках пальцев почти до дыр, к тому же слишком мне велики, но все равно. Я иду прочь — на этот раз неторопливым шагом, — чувствуя, как разрастается в груди восторг безнаказанности. Никто меня не видит. Никто не слышит. Можно даже не спешить.
Потому что всем все равно.
И тут меня озаряет: вот он, тот секрет, который так тщательно от меня оберегали. Все эти вещи, которые полагается — или не полагается — делать. К чему утруждаться? Все равно никому нет никакого дела.
Взять для примера хотя бы моего отца.
Не знаю, сколько еще я бреду под дождем к тому моменту, когда натыкаюсь на третью машину. Я уже промок до нитки; даже трусы насквозь пропитались водой. Я так продрог, что почти не чувствую рук: я как мраморный. Ходячая статуя. Я поднимаю мраморный кулак и с размаху бью в окно. Приходится пару раз повторить, прежде чем оно разбивается, но я не ощущаю боли. Отпираю дверцу и плюхаюсь внутрь. С челки в глаза течет вода. Ушей я не чувствую вообще. В бардачке лежит порножурнал и плоская фляга с виски. Я задумываюсь, не прихватить ли мне с собой журнал, но, учитывая, куда я направляюсь, это кажется неправильным. Да и виски, пожалуй, предмет слишком полезный, слишком магический. Нужно поискать что-нибудь еще. На полу валяется еще один скребок, и это все. Я решаю подменить этот скребок на другой, из первой машины; идея кажется мне потрясающе остроумной. Интересно, когда подмену заметят?!