Невидимый враг
Шрифт:
— Отпустить? — переспросил чужак, и я как завороженная уставилась на его губы. Краешек жёсткого абриса изогнулся в улыбке. — Я бы рад. Но есть одна сложность.
Я не успевала катастрофически за его резкими бросками. Доля мгновения — и он подаётся вниз, ко мне, касается носом бешено бьющейся жилки на моей шее. Выгибаюсь, откидываю голову… чтобы отпрянуть, избежать касания… но лишь открываю беззащитное горло.
По которому он движется снизу вверх, почти касаясь губами. Я чувствую жаркое по-звериному дыхание на коже. Обеими руками толкаюсь в его плечи, но сдвинуть
— … Зверю слишком нравится твой запах.
Царапающая по коже хрипотца его тихого, мурлыкающего голоса трогает что-то глубоко-глубоко внутри. Такое — древнее, дикое, чего я даже не подозревала в себе. Но что настойчиво рвётся теперь изнутри навстречу. Требует покориться. Требует сдаться. Требует перестать убегать. Я живу так долго в лесу, что прекрасно знаю, как сильны бывают инстинкты и как требовательна природа к своим созданиям для того, чтобы вечный круг жизни никогда не прекращался. Но я знаю также и другое.
— Но вы ведь человек. Вы можете сопротивляться Зверю, что внутри вас, — шепчу жалобно. И сглатываю комок в горле, когда последние дюймы расстояния куда-то исчезают и его следующие слова чувствую кожей, по движениям губ, трогающих невесомо, почти незаметно, но от каждого такого прикосновения меня будто молнией прошибает по всему телу, сверху вниз.
— Проблема в том, радость моя… что мне тоже он нравится.
Делает короткий, быстрый вдох.
А потом прижимается губами к шее.
— Нет! — шепчу испуганно, сжимая пальцы на его плечах. Горячая кожа, твёрдые бугры напрягшихся мышц, терпкий мускусный запах лесной хвои и голодного зверя — меня всё дальше уносит потоком и пониманием, что я, возможно, влипла в передрягу, из которой выбраться так просто уже не получится.
— Почему нет? — мурлычет чужак, и проводит по месту поцелуя языком. Нарочито медленно, со вкусом.
Бо. Же. Мой.
— У тебя муж? Дурак тогда, что оставил такую сладкую девочку одну.
— Н-нету никакого м-мужа…
— Жених? Или, прости господи, «возлюбленный», по которому сохнешь с детства?
— В-вообще никого, хватит городить чушь…
— Вот и я так думаю. В чём тогда проблема? — наглые руки ухватили поудобнее, располагая под собой для вполне конкретных целей. Я уже очень остро и очень давно ощущала, для каких именно. Внутри поднималась горячая волна, топила с головой, путала мысли. Слишком мирная и тихая ночь, слабый ветерок, колышущий белую занавесь на распахнутом окне, ровное сияние полной луны в пол окна — совершенно не вязалась эта мирная ночная обстановка с тем безумием, которое творилось со мной прямо сейчас.
Если я поддамся, обратной дороги не будет.
У друида не может быть ни семьи, ни детей, ни сердечных привязанностей.
Строго говоря, насчет любовников обычай умалчивал, но я полагала, что для такой как я, это неизбежно войдет в категорию сердечной привязанности. Я по-другому не смогу. Даже если для него буду никто. Даже если завтра уйдет дальше по своим кошачьим делам, и забудет свое развлечение на одну ночь.
Я-то не смогу его забыть.
А в том,
Всхлипываю и отворачиваюсь. Закрываю глаза, чтоб хоть как-то сдержать закипающие слёзы.
— Такая твоя благодарность за помощь, да?
Закусываю губу и жду. Пальцы на его плечах дрожат. Мне страшно. Сейчас — по-настоящему.
Если захочет взять своё, я никак не смогу помешать.
Губы отрываются от моей шеи. И я буквально кожей ощущаю тяжёлый взгляд, ощупывающий моё лицо. Уверена, в темноте этот котяра видит намного, намного лучше чем я.
Тяжёлое дыхание надо мной. Я слышу каждый шумный вдох и выдох. Они синхронны с бешеным биением моего пульса.
Напрягшиеся пальцы на моём бедре… разжимаются.
А потом исчезает и ощущение свалившейся с неба каменной плиты.
Перекатываюсь на бок, подтягиваю колени к груди, прикрываю руками дрожащее тело. Не заметила даже, когда меня начала колотить крупная дрожь. Нервы.
Сверху на меня падает одеяло.
Шагов я не слышу. Кто хоть когда-нибудь слышал шаги мягких кошачьих лап?
Я даже скрипа двери не различила. Просто нутром почуяла, что в комнате больше никого, только я одна.
Не знаю, как долго лежала, вцепившись в одеяло, натянув его себе на плечи, пытаясь унять дрожь.
И только настырный, вредный внутренний голос — тот, которого я не желала слышать — тихо бурчал где-то глубоко внутри:
«Ну и дура».
В конце концов, где-то через час я нашла в себе силы подняться.
Кое-как накутала шаль шерстяную поверх ночной сорочки, сунула ноги в меховые тапки, которые мне брат сам смастерил, серебряной лисой подбитые.
Умывать опухшее от слёз лицо и причёсывать спутанные светлые пряди волос было лень. Да и кто увидит? Я снова совершенно одна. Сейчас вот водички глотну, и обратно, в постель. Только перестелю — а то запах до сих пор… чужой. Невыносимо ощущать его вокруг — на своих простынях, на своей коже.
Нет, всё-таки перед сном умоюсь. Вымоюсь вся, смою с себя следы чужих прикосновений. И причешусь обязательно, косу сплету.
Когда-то я немного… скажем так, переборщила с зельями, волосы и глаза у меня несколько лет были совсем-совсем серебряными… почти как у этого, который ушёл. И о котором думать я больше не буду. Но к счастью, со временем одумалась и долго и упорно возвращала волосам природный льняной оттенок, а глазам — синий цвет.
Нет, определённо одной лучше — делай, что хочешь…
На пороге своей крохотной кухоньки я застыла, и даже глаза протёрла — думала, показалось.
На моём собственном деревянном стуле, который явно грозил развалиться на щепочки, завёрнутый в мою собственную, между прочим, простыню, сворованную, судя по всему, с верёвки во дворе, развалился чужак.
И методично слизывал сок догрызенного персика с длинных пальцев.
Корзинка фруктов стояла совершенно пустая, полная огрызков и косточек. А ведь эти фрукты специально для меня брат за бешеные деньги покупал, когда к нам забредали редкие караваны с юга.