Неволя
Шрифт:
"Господи, помоги!" - прошептал он и переулками вышел к так называемому русскому местечку, где обычно останавливались христиане - русские, византийские, армянские купцы.
Деревянная низкая церковка с круглой маковкой и железным крестом, со службами и маленькими избами-кельями занимала обширную площадь, окруженную низкой оградой. Позади церкви располагалось кладбище, на котором росли березы и кусты акации. На могилах стояло множество каменных и деревянных крестов.
Крестясь, он переступил порог церкви. Службы не было. В сумрачном помещении тихо и тепло, пахло, как обычно пахнет
– Храни тя Господь!
Одну зажженную свечу Михаил поставил перед сумрачным ликом Христа, вторую - перед иконой Божьей Матери, а третью - перед иконой Николая Угодника. Он встал на колени и прочел молитву, как это некогда делал в московской церкви, на Кремлевском холме. От икон, от привычного запаха горящих свечей и тишины на него повеяло чем-то родным и близким, и он заплакал; слезы текли из его закрытых глаз по худым щекам, моча усы и бороду.
Михаил вышел из храма. Только он оказался за воротами церковной ограды, как столкнулся лицом к лицу с Ахмедом. Тот схватил Михаила за руку, в которой он сжимал оставшийся динар.
– Сбежать хотел? У меня не сбежишь. Где деньги?
Ознобишин разжал кулак, на его ладони блеснула желтая монета.
– Ах, разбойник!
Ахмед сгреб динар с ладони Михаила, самого его грубо толкнул в спину и погнал впереди себя.
– Иди, иди! Хозяин тебе задаст!
Когда Бабиджа узнал, что отъезд царевича Кильдибека из дома Нагатая завершился благополучно, он весело потер ладони и проговорил, цокая языком:
– Хорошо. И везучий же этот Озноби!
Затем, бросив лукавый взгляд на Ахмеда, спросил:
– Скажи, дорогой! Разве царевич по своей щедрости ничем не вознаградил Озноби?
– Почему не вознаградил?
– удивился простодушный Ахмед.
– Царевич дал ему деньги.
Бабиджа воскликнул:
– Как? Рабу деньги?
– Покосившись на слугу, спросил: - И что же, они у него?
– Нет!
– гордо заявил Ахмед и ударил кулаком себя в грудь.
– Я отобрал у него динар.
– Где же он?
– Вот, - сказал Ахмед и, не подозревая никакого подвоха со стороны хозяина, передал ему динар.
Бабиджа принял монету, повертел её и попробовал на зуб - настоящая ли? Бабиджа был очень доволен, что перехитрил простоватого Ахмеда. Он покачал головой и назидательно заметил:
– Жадность тебя погубит! Разве можно отбирать подаренный динар?
Ахмед не понял, что его провели. Он недоуменно смотрел на хозяина. Бек возвратил ему динар.
– Это нехорошо. Иди сейчас же и верни. Нет, стой! Рабу не подобает держать при себе деньги. Деньги раба - деньги хозяина. Ты согласен со мной?
– Согласен, господин!
– Давай назад! Скажи, что вместо денег хозяин дарует одежду
– На целый динар?
– Нет. На два!
– рассердился вдруг Бабиджа.
– Я все понял, хозяин, - поспешно ответил Ахмед, попятился, склонясь чуть ли не до земли, задом распахнул дверь и скрылся.
С этого дня жизнь Михаила изменилась к лучшему. Бабиджа отделил его от всех других рабов. Теперь Михаил спал в маленьком чулане, на соломенной подстилке, а накрывался старым, потертым ковром. Днем его даже не гнали на тяжелые работы вместе с остальными невольниками. Он сопровождал хозяина в его поездках по городу.
Обычно Михаил шел впереди лошади Бабиджи, ведя её под уздцы, как это делали слуги других богатых беков и мурз, помогал ему слезать с седла и взбираться на него.
Глава пятнадцатая
Однажды ненастным холодным днем возвращался Бабиджа из ханского дворца, где имел беседу с одним влиятельным мурзой.
Михаил, держа под мышкой завернутые в кусок ткани желтые выходные сапоги Бабиджи, надеваемые им только во дворцовых покоях, шел впереди его лошади. Позади Бабиджи, на лохматых вороных, как всегда, следовали два нукера, Байрам и Тимур. Сыпал мелкий нудный дождь, и лица у всех скоро сделались мокрыми и хмурыми.
Угнетенный думой о своей злосчастной судьбе, не разбирая дороги, Михаил шагал прямо по воде и грязи. Неожиданно из переулка на рысях выскочил какой-то всадник, и Ознобишин едва не угодил под ноги его скакуна. Резко осадив жеребца, так, что тот, дико всхрапнув, встал на дыбы, всадник взмахнул нагайкой, пытаясь задеть ею Ознобишина, но промахнулся и заорал:
– Эй ты, собака! Пошел прочь!
Михаил отступил в сторону и с достоинством ответил:
– Я - не собака!
Всадник проехал немного вперед, повернулся и, не обращая внимания ни на Бабиджу, ни на его нукеров, зло засмеялся.
– А кто же ты, как не собака?
Михаил проговорил:
– Я слуга бека!
По внешнему облику и одежде всадник походил на купца: короткая широкая борода веером, богатая чалма из шелковой ткани, дорогие перстни с каменьями на толстых пальцах и при этом - что неприятно поразило всех присутствующих - дерзкое высокомерие, надменный взгляд, презрительно скривленные губы, будто бы перед ним не люди, а жалкий сброд. Вызывающе подбоченясь, бородач передразнил Михаила:
– Слуга бека! Скажите, какая птица!
Бабиджа, вымокший до нитки и нахохлившийся, точно ворона, разозлился не на шутку и, прищурив глаза, произнес:
– Он прав! Ты не должен оскорблять моих слуг. Оскорбить моего слугу все равно что оскорбить меня.
– И, повернувшись к нукерам, повелел: Всыпьте ему как следует!
Бородач и ахнуть не успел, как Байрам и Тимур стащили его с седла, бросили на землю и принялись дубасить крепкими кулаками. После чего, оставив избитого в кровь, вопившего купца в грязи, под проливным дождем, невозмутимые нукеры, торжествующий Бабиджа и Михаил как ни в чем не бывало удалились и забыли про него. Но этим все не кончилось. Купец оказался непростой, недаром он так вызывающе вел себя. Он был вхож в дом старшего эмира Могул-Буги и поэтому в тот же вечер нажаловался тому на Бабиджу.