Невыносимая шестерка Тристы
Шрифт:
И девушка улыбается, очарованная и желающая быть только со своим Ромео.
Оливия идеальна. Почему все эти годы они не давали ей главные роли?
Все замолкают, и через мгновение занавес над разумом Лив, кажется, снова закрывается, и она садится, ее поведение снова становится серьезным.
— Видишь, Кларк? — обращается к парню Лизбет, приподнимаясь на локтях и оглядывая Лив. — Вот так просто.
Я тихо смеюсь, наблюдая, как она неловко переступает с ноги на ногу.
Ламберт хлопает в ладоши.
—
Все начинают собирать вещи, разговоры заполняют помещение, и я смотрю, как Лив не спускается ко мне, а исчезает за кулисами.
Она должна была меня видеть. Я проверяю свой телефон, отмечая, что опоздала на двадцать минут.
Несу розу, поднимаюсь по лестнице, сворачиваю за занавеску и спускаюсь еще по одной небольшой лестнице. Я нахожу Лив в раздевалке с открытой дверью, когда она сидит на табурете.
Я останавливаюсь у двери.
— Я принесла тебе небольшое напоминание о себе.
Держу розу, Лив хоть и не сразу, но поднимает взгляд на меня.
Она грустно смотрит на розу, и мое сердце колотится.
— Розовая? — спрашивает она.
Вхожу в комнату, закрывая за собой дверь, и останавливаюсь напротив нее. Я опускаюсь вниз, на колени.
— Шипы.
Я убираю цветок на туалетный столик и кладу голову ей на колени, надеясь, что она простит меня. Я опоздала, хотя обещала ей, что приеду вовремя.
— Я полна шипов, — мягко говорю ей. — Но во мне есть что-то, что, я надеюсь, того стоит.
Через несколько секунд я чувствую ее руку в своих волосах.
— Я ненавижу Ромео, — говорит она, поглаживая меня по голове. — Но я начинаю понимать его. Из-за тебя, Клэй.
Слегка улыбаюсь, потому что знаю, что ей горько, потому что она ломается, и я хочу этого. Я хочу того, что обещал Трейс. Что тумблер щелкнет, и она будет моей.
Я приподнимаю ее рукав и смотрю на осьминога на внутренней стороне запястья.
— Это мое. — Я провожу большим пальцем по чернилам. — Вечно мое. Часть меня. — А затем шепотом добавляю: — В пределах этого дюйма… я свободна.
Этот участок кожи никогда не будет принадлежать никому другому. Он будет моим, когда она свяжет себя с другой узами брака. Когда ей будет восемьдесят. Это все, что у меня действительно есть от нее.
Я целую ее запястье и поднимаю голову, когда она надевает мне на голову одну из шляп, цилиндр, похожий на тот, что был в ее комнате.
Она смотрит на меня, в ее голове крутятся шестеренки, но, прежде чем я успеваю спросить, о чем она думает, она щипает меня за подбородок и наклоняется.
Ее дыхание касается моих губ, и я почти чувствую ее вкус.
— Давай разденем тебя, — шепчет она.
Двадцать
Оливия
Разве мы не могли погулять где-нибудь в парке? Или
О чем я думала?
Я смотрю в окно с пассажирского сиденья, концентрируясь на том, чтобы держать руки на коленях, а не ерзать, потому что все эти дома напоминают мне о том чувстве, с которым я боролась с детства. Что есть места, где мне не место.
Ровные дороги без каких-либо луж или выбоин. Ворота и подстриженные живые изгороди.
Белые дома.
Белые роверы.
Множество белых людей, которые при одном взгляде на мою фамилию подумают, что я здесь для того, чтобы убирать, готовить или кого-то ограбить.
Я смотрю на Клэй в надежде, что она позволит мне сесть за руль, чтобы я не чувствовала себя такой уязвимой прямо сейчас, когда мне нечего делать. Но потом я замечаю ее подтянутые, загорелые бедра, выглядывающие из-под юбки, и я выдыхаю, вспоминая. Да, вот о чем я думала. Я качаю головой.
Она съезжает на подъездную дорожку, и я смотрю на дубы, растущие по кругу и фонтан. Я осматриваю окна в поисках света.
Все кажется темным, за исключением газовых фонарей — по одному с каждой стороны входной двери и еще двух, размещенных дальше по внешней стороне слева и справа. Но мне не видно третий этаж изнутри машины.
Клэй паркуется и выходит из машины.
— Твои родители дома? — спрашиваю я и следую за ней, оставив школьную сумку в машине.
— Папа, вероятнее всего, нет, — отвечает она, держа в руке сумку с ключами, когда мы направляемся к входной двери. — А мама нас не побеспокоит.
Клэй открывает дверь и заходит в дом, свет мгновенно включается, хотя Клэй ничего не делала. Я на мгновение замираю, когда она подходит к маленькому столику и бросает ключи в голубую стеклянную чашу.
— Она, похоже, еще не вернулась, — говорит Клэй. — Ее ключей нет.
Волосы на моих руках встают дыбом, я чувствую, как вырывается воздух из кондиционера, когда аромат новых вещей настигает меня.
Или же это запах пустоты. Так пахнет, например, в мебельном магазине. Или в библиотеке, или в автосалоне. В местах, где не живут люди.
Мой дом пахнет мокрым деревом, пряным ромом, разлитым по всему полу на прошлой неделе, и вчерашними спагетти.
Я захожу и закрываю за собой дверь, нажимаю на датчик на стене, свет снова гаснет. Я чувствую себя немного безопаснее в темноте. Совсем как Клэй.
Клэй разворачивается, роняет сумку на пол, и я подхожу к ней, единственной теплой вещи в этом доме.
— Ты хочешь есть? — спрашивает она.
Хрустальная люстра позвякивает от легкого ветерка, позади нее виднеется лестница. В двух комнатах по обе стороны от центрального зала темно, если не считать лунного света, проникающего сквозь прозрачные шторы.