Нежнее неба

Минаев Николай Николаевич

«Яне в духе нынче и тем более…»

Я не в духе нынче и тем более, Что не свыкся с запахами псиными; Небо в мутносерой меланхолии Низко нависает над осинами. Палисадник выглядит взъерошенным, В нем калитка по ветру качается, И с утра ненастьем огорошенным Дачникам хорошего не чается. Дождь заладил дробью барабанною Нудно словно диктор семилеткою, И терраса делается ванною, А в три метра комнатушка – клеткою. Потное окошко затуманено, Лезет в щели непогодь холодная; Рядом у товарища Куманина Взвизгивает сука благородная. Мозг тупеет, мысль в недоумении, Сердце скукой и хандрою саднится, И хоть киснешь в кресле, тем не менее К вечеру почувствуется

задница. <10 февраля 1959>

«Где-то что-то весьма подозрительно гукало…»

Где-то что-то весьма подозрительно гукало, Но, состряпанное из тряпья и мочала, Размалеванное огородное пугало Вовсе этого, кажется, не замечало. Не знакомо оно с философскими муками, К объясненью явлений не ищет шпаргалок, И, не интересуясь какими-то звуками, От ворон огород охраняет и галок. Это все на меня оказало влияние И подумал я, легкою завистью мучась: – «Быть на страже общественного достояния В наше время – высокополезная участь!..» <12 февраля 1959>

Юноша – девушке («Я не хочу распространяться длинно…»)

Я не хочу распространяться длинно И кратко заявляю потому, Что ты, очаровательная Инна, Весьма желанна сердцу моему. Твое лицо, твой взор, твою улыбку Я полюбил в тревоге школьных дней Безумнее чем пойманную рыбку, Сильнее сна и алгебры нежней. Как своего вассала королева Меня ты осчастливишь наяву, Коль соизволишь, царственная дева, Мне у метро назначить рандеву. 10 апреля 1959

Школьник – школьнице («Брось мозги коверкать, Инка…»)

Брось мозги коверкать, Инка, И айда из дому – ну! Не робей: со мною финка, Коль пристанет кто – пырну. Двинем мы с тобой на скверик, Где гулянка и галдеж, Там поуже всех Америк Носит брюки молодежь. Не ситра и не кефиру, У ближайшего ларька Мы пропустим для блезиру Я сто грамм, а ты пивка. Вообще – скажу обратно — Вместе с Филькою Левшой, Проведем мы время знатно, Как с присыпкой на большой! Там ты первою стиляжкой Из девчонок будешь, но В двадцать два ноль-ноль всей бражкой Мы затопаем в кино. 14 апреля 1959

«Где-то в дебрях черной Африки…»

Где-то в дебрях черной Африки И поныне, слава Богу, Кафры, кафрихи и кафрики Поживают понемногу. Жизнь влача довольно хмурую, Пропадая от трахомы, Все они с литературою Совершенно не знакомы. Вместо Шелли и Новалиса Льнут к бутылкам и кастрюлям, Но и там обосновалися Дядя Сэм со Джоном Булем. Словом, сзади там и спереди И куда не посмотрите — Это самое просперити, Просперити, просперити. <26 апреля 1959>

«Вечер был безветрен и туманно-матов…»

Вечер был безветрен и туманно-матов, Небо загустело в мутно-сизой хмари; По командировке ехал я в Саратов, А все время думал о Мадагаскаре. Может, потому что там совсем недавно В дни цветенья кофе и гелиотропа, Как мне объяснила Нора Николавна, Было нечто вроде Ноева потопа? Или, потому что там в любой деревне, От хозяйки жирной до сухой свинарки, Если только верить Клавдии Андревне, Женщины всех классов сплошь мадагаскарки? Лишь когда луч солнца из-за поднебесья Выскользнув, расплылся в луже у колодца, Осознал я: это, потому что здесь я С колониализмом

не могу бороться. <3 мая 1959>

«Сделки заключаются и браки…»

Сделки заключаются и браки, К океанам двигаются реки, По закусочным зимуют раки, И торгуют камешками греки. Под базарно-рыночные крики Льются поэтические строки, И на побережье Коста-Рики Расцветают пальмы и пороки. Собираются в поход Мальбруки, Раздаются рявканья и рыки, Бизнесмены потирают руки И журчат в оазисах арыки. Там и тут выкидывают трюки Политические раскоряки, И надели узенькие брюки Хорошо упитанные хряки. <8 мая 1959>

«Мне сегодня как-то одиноко…»

Мне сегодня как-то одиноко, Потому я в грезах наяву По великолепной Ориноко С Александром Гумбольдтом плыву. Стаи экзотических двулапых И поют, и стонут, и кричат, От цветов и листьев пряный запах, Духота и сырость словно чад. Палачи-москиты рвут на части Тело как клещами; кое-где Крокодилы разевая пасти, Хлопают хвостами по воде. Небо как на выцветшей картине; Издали похожий на комод, У прибрежья в плесени и тине Принимает ванну бегемот. Озорством каким-то обуяны, Так сказать валяя дурака, Безобразничают обезьяны И на нас взирают свысока. Но все это лишь воображенье: Гумбольдт умер ровно век назад, Я же – извини за выраженье! — Только отшлифовываю зад. 12 мая 1959

«Быль за сказку принимая…»

Быль за сказку принимая Словно Дон-Кихот, Шестьдесят шестого мая Встретил я приход. Полегоньку, втихомолку, И всегда пешком, Я шагаю по проселку, А не большаком. Но – ни дна ей, ни покрышки! — Жизнь как шустрый бес Не дает мне передышки В области чудес. На заводе, в поле, в шахте, Чтобы пить и есть, Каждый день стоят на вахте В память или в честь. И казенного восторга В сердце не тая, Видят в лозунгах парторга Корень бытия. Все кипят в ажиотаже, Только я пока Ко всему бесстрастен, даже К Пленуму ЦК. <22 мая 1959>

«Когда-то в жизни давней…»

Когда-то в жизни давней Я жил среди чудес, Я был в то время павний, Гурон иль ирокез. Быв птичкой-невеличкой, Я красился пестро И действовал под кличкой «Орлиное Перо». Не путаясь в бумагах, Тогда мы, например, Не ведали о благах США и СССР. С трудом считали до ста, Могли не состоять Нигде и жили просто, Но, так сказать, на ять. Никто не тряс правами На остров иль канал, И каждый спал в вигваме, Был сыт и твердо знал: — Коль ночью непогожей Он встретит существо В штанах и с белой кожей, Так снимет скальп с него. А утром ставя сети, Не знал, наоборот, Что есть на белом свете Уран и водород. Да, в обществе прекрасном В те дни шла жизнь моя, Но я тогда был красным, А ныне – белый я!.. <13 июня 1959>