Нежнее неба

Минаев Николай Николаевич

«Кобель, кобыла, кролик, кот, козел…»

Кобель, кобыла, кролик, кот, козел Корове комментировали книжку «Как Карп кулак колхозных кур колол». Кобель, кобыла, кролик, кот, козел Конечно кстати крыли комсомол. Кусая кукурузу как коврижку, Кобель, кобыла, кролик, кот, козел Корове комментировали книжку. <28 августа 1959>

«Кукарекнул петух, промычала корова…»

Кукарекнул петух, промычала корова, Как в стихах подъесенинских бардов точь-в-точь, Побледневшее небо смотрело сурово, Провожая на отдых колхозную ночь. Мы на бревнах вдвоем эту ночь коротали, Но ее мы

с тобой просидели не зря, Об электроэнергии, выплавке стали, Трудоднях и холодной войне говоря. Зашуршав запыленной листвой по березам, Появился рассветный шалун-ветерок, Потянуло укропом, дымком и навозом, Констатирую я, так сказать, между строк. Разгоревшись, восток был болезненно ярок, По-соседству в избе запищало дитя, И прошла босиком бригадирша доярок, Непрерывно зевая и рот свой крестя. Неожиданно локомотив у вокзала Запыхтев, прокричал троекратно ура, И, потягиваясь, ты с улыбкой сказала: – «С добрым утром, мой друг, спать ложиться пора!..» <30 августа 1959>

Танка («Идя все далее…»)

Идя все дале, Когда-нибудь я в танке Скажу о Дале, А не убийце танке И не поэте Танке. 31 августа 1959

Терцина («Блуждая мыслью в царстве медицины…»)

Блуждая мыслью в царстве медицины, Уже дойдя до терапии, я Вдруг вспомнил, что не написал терцины, А это – упущение, друзья! Поэт обязан формою любою Владеть, коль он на сцене бытия Не только бравый барабанщик к бою, Иль поставщик на каждый праздник од, Что, словно соревнуясь меж собою, Из ничего городят огород. Он не на побегушках подмастерьем, А мастером быть должен, ведь народ Орла мгновенно отличит по перьям И взлету от вороны и грача И никогда не распахнет он дверь им В свои сердца… А маятник, стуча, Минуты гонит к ясному рассвету, Но я не встречу первого луча Склоненным над тетрадью, и поэту Нужны и сон, и отдых, и покой, Поэтому-то я терцину эту Заканчиваю этою строкой. 2 сентября 1959

«Чуть ли не с века персидского Дария…»

Чуть ли не с века персидского Дария И главным образом в гуще столиц Слышится эта любовная ария, Коей мужчины пленяют девиц. Ныне она широкоповсеместная, Всюду поют женихи без квартир: – «О полюби меня, дева прелестная, И мне завидовать будет весь мир!..» 1959 г. 4 сентября. Пятница. Москва

Осенняя канцона («В недели увяданья сада…»)

В недели увяданья сада Среди аллей Мечта светлей, Крылата мысль и Муза рада. На ветках и песке едва-едва, Живая и сухая, Прошелестит и прошуршит листва, От солнца полыхая, А после этого слышна Особенная тишина. О золотое время года! Ведь неспроста Во все цвета Себя украсила природа. Она сквозь дрему грезит о былом, Оставшимся от лета, Последним, поздним, северным теплом В последний раз согрета, Отдав с улыбкой бытию Всю привлекательность свою. Как это близко мне и мило, И наяву Я здесь живу Тем, что мне память воскресила В спокойствии сияющего дня; Ни радость, ни тревога Не погостят сегодня у меня… Пусть может быть немного Осталось дней мне или лет, Я в жизни свой оставлю след. <9 сентября 1959>

«И

в ненастье, напоследок…»

И в ненастье, напоследок Перед близкою зимой, Сад, хоть беден он и редок, Все же взор пленяет мой. Дождь утихнуть не намерен И, роняя пену с губ, О беседку мокрый мерин Чешет вылинявший круп. Изогнув по ветру спины, Вдоль террасы там и тут, Вымокшие георгины Кое-как еще цветут. Листья с яблонь, груш и вишен Навзничь падают и ниц, И в кустах малины слышен Писк скучающих синиц. У стены, в углу, за горкой Ров крапивою зарос, И вот-вот под хрупкой коркой Скроет лужицы мороз. <27 октября 1959>

«Протопав, словно пьяный, чардаш…»

Протопав, словно пьяный, чардаш, А вслед затем и краковяк, Ты залп по роте янычар дашь, Раздавишь их как раков як. С тревогой смотрит Кадар Янош И Владислав Гомулка с ним, Что в море мчит река Дарья нож, Был коим долго мул казним. Пьет из ведра кефир кобыла, А я как тать попону тру, Чтобы тебе, штафирка, было Сие читать не по нутру. 24 ноября 1959

«То, что ты чересчур глупа…»

To, что ты чересчур глупа Не должно досаждать мужчине: Ведь известно, что твой папа Состоит в генеральском чине. А за то, что твой нос курнос, У тебя есть все блага мира: Телевизор и пылесос, И трехкомнатная квартира. Кто желает сменить на пух Свой матрац, крытый грубой пряжей, Для того не беда, что дух В окруженьи твоем – стиляжий. Нет, уж если мне повезло, От тебя не задам я тягу, И чтоб жить круглый год тепло Я и сам превращусь в стилягу. 28 ноября 1959

«Как нафталин лежит на ветках иней…»

Как нафталин лежит на ветках иней, И белым мохом каждый куст оброс, И тишина, и неба купол синий, И двадцатидвухградусный мороз. Чем дальше в лес тем сумрачней и глуше И хочется сказать, тем больше дров, Захватывает дух и щиплет уши, Но зимний воздух легок и здоров. А ночью перед восхищенным взором На юге поднимается гигант — Великолепный Орион, в котором Сверкает Ригель словно бриллиант. <8 декабря 1959>

«В нашей теплой, так сказать, компании…»

В нашей теплой, так сказать, компании Ты – единственная иностранка, К нам ты заявилась из Испании, Не поладив с генералом Франко. Говоришь, что с важными персонами Каждый день встречаться неохота, Ну а там встречаешься лишь с донами И не встретишь только Дон-Кихота. В Мурсии, в Астурии, в Валенсии, В лапах фалангистской камарильи, Бедствуют Сервантесы без пенсии, Прозябают Гойи и Мурильи. Батраки, что нищи от иллюзии И гидальго нищие от дури Попрошайничают в Андалузии, Побираются в Эстремадуре. Тайно подрабатывая ночками, В улицах Толедо и Кордовы Бродят, словно тени, одиночками Карменситы – девушки и вдовы. А в Мадриде – гвоздь руководительства! — Посреди начальствующих типов Восседает сверхпревосходительство, Заменив всех Карлов и Филиппов. Какова ж по внешности настырная Эта личность? Тощ ли как сосиска, Или тучен как сарделька жирная Главный каудильо дон Франсиско? <11 декабря 1959>